Богословие и практика Иисусовой Молитвы

[Евгений]

Так как без этой темы, важной для каждого христианина, в разделе, посвященном аскетике, все равно не обойтись, попробую сформулировать для начала несколько, на мой взгляд, важных богословских и аскетических соображений относительно Иисусовой Молитвы (ИМ).

В теме http://www.consensuspatrum.ru/index.php?topic=20.0 мы уже обсуждали то богословски важное положение, что спасительная Жертва Христова приносится не только исторически, но и в вечности, и, таинственным образом, в нас самих. Не лишним будет предположить, что и ИМ, столь важная для аскетики, является словесным выражением этой тайны. ИМ – это предстояние Кресту Христову, сначала внешним образом и на словах, а потом внутренним образом на деле. По молитвословиям ИМ как по ступеням креста Христос сводит молящегося в глубину его сердца, где в таинственном предстоянии Кресту Христову совершается исцеление его произволения.

Наши естественные страсти Христос усваивает природным образом, в Самом Себе, а наши противоестественные страсти – относительным усвоением, в нас самих, чтобы исцелению подвергалась все, и ипостась, и природа.

Но этому внутреннему сораспятию на деле должно предшествовать сораспятие в слове, чтобы как Христос был распят на Кресте, так и ум был заключен в словах молитвы. Уклонение ума от Слова Божиего явилось причиной падения прародителей, а сораспятие ума со Словом Божиим является началом его исцеления. Подобно тому как перед Крестом Христовым не уместны никакие свои чувства, ощущения и представления, не уместны они и в молитвословиях ИМ. Все, кроме сосредоточения (на произносимых в уме) словах молитвы, должно быть оставлено, в том числе и богословие ИМ. Там, где присутствует Само Слово, не уместно и богословие о Нем

[Андрей Белоус]

Наши естественные страсти Христос усваивает природным образом, в Самом Себе, а наши противоестественные страсти – относительным усвоением, в нас самих, чтобы исцелению подвергалась все, и ипостась, и природа.

Мне показалась интересной мысль, что "относительное усвоение" Бога Слова совершается именно в нас самих: в общем-то, это соответствует  богословию Максима Исповедника, говорящего о таинственном рождении Христа в верных. Однако интересно то, что в "Точном изложении православной веры" Дамаскина, в той главе, где идет речь о  "природном и  относительном усвоении", этот мистический момент "относительного усвоения" в нас как-то Дамаскиным сглажен, или даже опущен:

"Должно еще знать, что усвоение бывает двоякое: одно — естественное и существенное, а другое — личное и относительное. Естественное и существенное — то, соответственно коему Господь по человеколюбию принял естество наше и все наши естественные свойства, действительно и истинно став человеком и испытав то, что принадлежит нашему естеству. Личное же и относительное усвоение бывает, когда кто-либо ради известного отношения, например, ради сострадания или любви, принимает на себя лицо другого и вместо него говорит в пользу его речи, к нему самому нисколько не относящиеся. Соответственно этому, Господь усвоил Себе и проклятие, и оставление наше, и подобное, что не относится к естеству, — усвоил не потому, что Он есть или соделался таковым, но потому, что принял наше лицо и поставил Себя наряду с нами. Вот что означает изречение: быв по нас клятва"

святой Иоанн Дамаскин, ТИПВ,3, 25

Интересно, что я, много раз читая эти строки Дамаскина об относительном усвоении, как-то не соотносил их с учением св. Максима о мистическом рождении и вселении Бога Слова в верующих с этим понятием "относительного усвоения". Спасибо, Евгений, что обратили на это внимание.

[Кирилл Кострыкин]

Но этому внутреннему сораспятию на деле должно предшествовать сораспятие в слове, чтобы как Христос был распят на Кресте, так и ум был заключен в словах молитвы. Уклонение ума от Слова Божиего явилось причиной падения прародителей, а сораспятие ума со Словом Божиим является началом его исцеления. Подобно тому как перед Крестом Христовым не уместны никакие свои чувства, ощущения и представления, не уместны они и в молитвословиях ИМ. Все, кроме сосредоточения (на произносимых в уме) словах молитвы, должно быть оставлено, в том числе и богословие ИМ. Там, где присутствует Само Слово, не уместно и богословие о Нем

А слова Евангелия уместны или нет? Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет: "она (Церковь) заповедует всем желающим с подробностию и точностию узнать христианство, особливо пастырям и учителям, по приобретении познания от человеков и из книги, приобрести познание христианства деятельное и живое жительством по Евангельским заповедям, распятием плоти со страстями и похотями (Гал. 5, 24), причастием Божественной Благодати Святого Духа."("Понятие о ереси и расколе").
Евангелие призывает нас к совершенству, которое и есть спасение, вернее, спасение есть следствие пути к совершенству. Разумеется, шествие к совершенству невозможно без практики Иисусовой молитвы, без постоянного призывания имени Божия, поскольку кто призовет имя Господне - спасен будет. Но все же, как видно из слов святителя Игнатия, необходимо не только молиться, но еще жить по евангельским заповедям, т.е. накормить голодного, одеть раздетого, посетить заключенного в темнице и т.д. Это непременная обязанность каждого христианина, поскольку мы созданы на добрые дела. А причастием благодати Святого Духа, через участие в Таинствах, мы обретаем способность выполнять эту обязанность, возложенную на нас Христом.

[Андрей Белоус]

А слова Евангелия уместны или нет?... Разумеется, шествие к совершенству невозможно без практики Иисусовой молитвы, без постоянного призывания имени Божия, поскольку кто призовет имя Господне - спасен будет. Но все же, как видно из слов святителя Игнатия, необходимо не только молиться, но еще жить по евангельским заповедям, т.е. накормить голодного, одеть раздетого, посетить заключенного в темнице и т.д. Это непременная обязанность каждого христианина, поскольку мы созданы на добрые дела.

Кирилл, никто здесь не отрицает доброделания.  Речь шла не об оставлении нравственных заповедях Евангелия, а о том, что  при молитвенном восхождении к Богу необходимо оставлять все помышления, даже богословские размышления о Боге и молитве, чтобы Сам Бог мог найти место в уме и сердце молящегося. Конечно же, никто не отрицает дободелания, которое предшествует созерцанию и богословию.

[Евгений]

Во время внимательной молитвы ничто не уместно, кроме пребывания со Христом. А вне молитвы уместно и богословие молитвы, и исполнение евангельских заповедей, и даже сама молитва, по необходимости в такое время не внимательная:-)

[Кирилл Кострыкин]

Просто не кажется ли вам, Андрей и Евгений, что все это (молитва, богословие, доброделание) невозможно разделить друг от друга, но все это является неотъемлемыми составляющими христианской жизни? И что подвижник, каких бы молитвенных и богосозерцательных высот он не достиг, хоть бы он имел и такую веру, что горы бы переставлял, не увенчается, если не будет иметь любви, выражающейся в конкретных делах? Ведь об этом же писал апостол Павел, что без любви я - ничто.

[Евгений]

Невозможно разделить на последней стадии аскетического подвига, а на начальных и средних неизбежно и необходимо

[Кирилл Кострыкин]

Невозможно разделить на последней стадии аскетического подвига, а на начальных и средних неизбежно и необходимо

Т.е., получается, что подвижникам на начальной стадии не нужно творить добро? Ведь это же необходимо для самопознания, и вообще, такова воля Бога, чтобы мы творили добро, несли людям свет Христов, в том числе и через добрые дела.
Евгений, вам приходилось читать труды преподобномученицы матери Марии (Скобцовой)? Она, на мой взгляд, совершенно справедливо пишет о перегибах в восточно-христианской аскетической практике, когда послушание ставится во главу угла, а любовь отступает на самый задний план.

[Кирилл Кострыкин]

Преподобномученица Мария (Скобцова) "Типы религиозной жизни":
"Практически вы не сразу догадаетесь, что человек именно так воспринимает христианское учение о любви, — он творит милостыню, он навещает больных, он внимателен к человеческому горю, он дарит людям даже любовь. И только очень пристально присмотревшись, вы увидите, что делает это он не по самоотрекающейся и жертвенной любви, полагающей душу за други своя, а по аскетическому заданию так воспитывать, так спасать свою собственную душу. Он знает, что, по слову Апостола, любовь первее всего, т.е. для спасения души помимо иных добродетелей должна быть и добродетель любви, и он себя воспитывает среди других добродетелей и в этой — он себя приучает, принуждает любить, поскольку это не опустошительно и не опасно. Странная и страшная святость — или подобие святости — открывается на этом пути. Вы видите подлинную и отчетливую линию настоящего восхождения, утончения, усовершенствования — и вы чувствуете холод, вы чувствуете безграничную духовную скупость, почти скряжничество наряду с этим. Человек, человеческая душа — чужая, конечно — оказывается не целью, а средством для какой-то единственной, моей собственной души. Это понимание христианства является зачастую уделом сильных и мужественных душ, оно может стать соблазном для наиболее цельных, наиболее жертвенных, наиболее близких к Царствию Небесному. И соблазнительность его — в его безграничной чистоте, огромном напряжении, во всем этом обманчивом и влекущем виде святости. В самом деле, что тут скажешь? Как противопоставишь свою теплохладность, свое отсутствие подвига этому огромному и напряженному духу, шагающему уже по вершинам? Как не соблазнишься?

Тут только одна мера, одна защита от соблазна. Это слова: “Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы”.

И определив этой мерой истинное свойство вещей, начинаешь чувствовать, что такое аскетическое мироотречение является утонченнейшим эгоизмом, недолжным, недопустимым бережением себя."

[Андрей Белоус]

Т.е., получается, что подвижникам на начальной стадии не нужно творить добро?

Кирилл, прошу Вас быть внимательнее. Вам говорят совсем о другом - не о том, что добрые дела не нужны. а о том, что на начальной стадии  христианской жизни христианин не сможет одновременно молиться безмолвной, неразвлекающейся, молитвой и делать добрые дела. Он будет это чередовать, тогда как на последней стадии подвижничества и то, и другое сможет уже быть спонтанным и нераздельным актом.

[Кирилл Кострыкин]

А, ну видимо, я просто не совсем правильно понял мысль Евгения. Просто мне показалось из слов Евгения, что на начальной стадии подвижничества вообще не надо даже пытаться творить добро.

[Кирилл Кострыкин]

И потом, как пишет Мария (Скобцова), творить добро можно от самоотрекающейся и жертвенной любви, а можно и по аскетическому заданию. Практика Иисусовой молитвы и, по св. Максиму Исповеднику, таинственное рождение Христа в душе подвижника, должны соделать душу человека источником подлинной любви. Вернее, вселение Христа в сердце человека соделает человека способным любить по-настоящему, искренней, неподдельной любовью.

[Евгений]

Про Марию Скобцову и ее демагогию относительно "перегибов в восточно-христианской аскетической практике" лучше сразу забыть, к теме, заявленной в топике, это не имеет никакого отношения.

[Андрей Белоус]

Я читал это произведение препмчц. Марии. При всем глубочайшем уважении к ее подвигу и личности, мне кажется, этот ее текст свидетельствует о некотором недопонимании и недооценке нравственно-аскетического предания Церкви, например, эта фраза

И определив этой мерой истинное свойство вещей, начинаешь чувствовать, что такое аскетическое мироотречение является утонченнейшим эгоизмом, недолжным, недопустимым бережением себя."

 если следовать такой логике, то получится, что типы монашеской (особенно отшельнической) жизни, давали вовсе не святых, а сплошных эгоистов, да и вообще - не были нужны Церкви.

[Кирилл Кострыкин]

Евгений, зря вы так! Это ведь святая, а не просто какая-нибудь приходская бабулька, между прочим, пожертвовавшая собой ради других. Не надо гневить Бога. Кроме того, богословие и практика Иисусовой молитвы и аскетика неотделимы друг от друга, так что та цитата, которую я привел, имеет тношение к теме самое прямое.