Кипріанъ народу, неуклонно пребывающему въ евангеліи, желаетъ здравія.

Какъ сильно печалюсь я и возмущаюсь въ душѣ своей въ то время, когда не представляется мнѣ никакого случая писать къ вамъ (потому что не говорить съ вами я считаю потерею для себя): такъ, съ другой стороны, ни что не доставляетъ мнѣ столько удовольствія и не возвращаетъ мнѣ снова благодушія, какъ открывающаяся для этого возможность. Мнѣ кажется, что я нахожусь среди васъ, когда бесѣдую съ вами письменно. Итакъ, хотя вы, какъ я знаю, и сознаете, что это дѣйствительно такъ, какъ я говорю, и нисколько не сомнѣваетесь въ справедливости словъ моихъ; однако, вотъ вамъ и новое доказательство искренности сказаннаго. (Когда не пропускаютъ ни малѣйшаго случая (къ писанію), то тѣмъ самымъ доказываютъ свою расположеность). Такъ, хотя я увѣренъ, что вы столько же строги въ жизни, сколько тверды въ данномъ обѣтѣ; но потому именно, что находятся льстивые защитники и поблажатели пороковъ, которые отстаиваютъ ихъ и, что еще хуже, изслѣдованіе божественныхъ писаній направляютъ къ защитѣ преступленій, признавая невиннымъ наслажденіе зрѣлищами, при которыхъ будто имѣется въ виду успокоеніе души (ибо до того уже ослабѣла строгость церковнаго благочинія и до того доходитъ зло отъ совершенной поблажки порокамъ, что думаютъ уже не объ извиненіи пороковъ, но о достоинствѣ ихъ), потому именно мнѣ заблагоразсудилось въ настоящій разъ, кратко, не наставленіе преподать вамъ, но напомнить о томъ, чему научены вы, чтобы, по причинѣ худой перевязки ранъ, не прорвались заживленныя язвы. Ибо никакая болѣзнь не уничтожается съ такимъ трудомъ, какъ та, которой возвратъ легокъ, когда она поддерживается сочувствіемъ толпы и смягчается извиненіемъ.

Не стыдятся люди вѣрные, присвояющіе себѣ право — именоваться христіанами, не стыдятся, говорю, защищать отъ божественныхъ писаній пустые, языческіе, смѣшанные съ представленіями, суевѣрные обряды, и усвоять божественную важность идолослуженію! Въ самомъ дѣлѣ, когда вѣрные христіане учащаютъ на зрѣлище, совершаемое язычниками въ честь какого либо идола, то не защищаютъ ли они тѣмъ языческое идолослуженіе и не попираютъ ли безчестно истинную и божественную религію? Я стыжусь приводить извиненія ихъ, по этому поводу, и защищенія. «Гдѣ, говорятъ они, написано объ этомъ? Гдѣ запрещено? Вѣдь и Илія представляется возницею Израилевымъ и самъ Давидъ скакалъ предъ ковчегомъ. Также читаемъ о гусляхъ, трубахъ, тимпанахъ, свирѣляхъ, арфахъ и хорахъ. Да и Апостолъ, ополчая насъ на брань, предлагаетъ противъ духовъ злобы орудія, обыкновенно, употребляемыя борцами; онъ же, когда беретъ примѣры отъ ристалищь, между наградами полагаетъ вѣнцы. Почему же человѣку вѣрующему, христіанину, нельзя смотрѣть на то, о чемъ позволительно было писать въ божественныхъ писаніяхъ» ? На это я сказалъ бы, что подобнымъ людямъ гораздо лучше вовсе не знать писанія, чѣмъ понимать его такимъ образомъ; потому что выраженіе и примѣры, которые представлены для поощренія къ евангельской добродѣтели, обращаются ими къ защитѣ пороковъ, — тогда, какъ они изложены въ писаніи не для того, чтобы пріохотить къ зрѣлищамъ, но чтобы чрезъ нихъ душа наша воспламенилась большимъ стремленіемъ къ предметамъ полезнымъ, припоминая подобныя стремленія у язычниковъ къ предметамъ безполезнымъ. Итакъ сущность доказательства — возбужденіе къ добродѣтели, а не позволеніе или свобода въ созерцаніи языческихъ пороковъ, — сущность въ томъ, чтобы въ слѣдствіе этого возбужденія душа болѣе пламенѣла къ евангельской добродѣтели, имѣя въ виду божественныя награды, потому-что изъ-за тяжести трудовъ и болѣзней можно достигнуть вѣчныхъ выгодъ. А что Илія представляется возницею Израилевымъ, въ этомъ нѣтъ никакой опоры для посѣщенія цирковъ; потому что онъ не ристалъ ни въ какомъ циркѣ. И что Давидъ плясалъ предъ лицемъ Божіимъ, это нисколько не оправдываетъ вѣрныхъ христіанъ, присутствующихъ въ театрѣ; потому что онъ не употреблялъ при этомъ безстыдныхъ тѣлодвиженій и его пляска не была греческимъ сладострастнымъ танцемъ. Гусли, трубы, свирѣли и арфы (у Давида) воспѣвали Бога, а не идола.

Итакъ не предписывается смотрѣть на непозволенное; а въ непозволенное измѣнено хитростью діавола святое. Пусть ихъ научитъ стыдъ, если не можетъ научить священное Писаніе. Писаніе при наученіи даетъ подразумѣвать кое-что болѣе; щадя стыдливость, оно потому особенно и запрещаетъ что-либо, что совсѣмъ умалчиваетъ о немъ. Если бы истина снизошла наконець до выясненія всего, то она имѣла бы весьма худое мнѣніе о вѣрныхъ своихъ. Въ заповѣдяхъ, для большей пользы необходимо умалчивать о нѣкоторыхъ предметахъ; а то вѣдь часто увлекаются тѣмъ, что запрещается. Потому-то, когда что излагается въ Писаніи, то умалчивается объ иномъ, и о томъ, о чемъ умолчано, говоритъ, вмѣсто заповѣдей, и разумъ и строгій взглядъ на дѣло. Пусть только каждый поразмыслитъ самъ съ собой, пусть поговоритъ съ единовѣрнымъ своимъ; и — онъ никогда не сдѣлаетъ ничего неприличнаго, потому что собственное мнѣніе будетъ имѣть тогда болѣе вѣса. Что запрещено въ Писаніи? Запрещено смотрѣть на то, что запрещается дѣлать. Говорю, Писаніе осудило всѣ роды зрѣлищъ, когда отвергло мать всѣхъ игрищъ — идолослуженіе, отъ котораго произошли всѣ эти чудовища суеты и легкомыслія. Ибо какое зрѣлище безъ идола? Какое игрище безъ жертвоприношенія? Какое состязаніе не посвящено кому либо изъ умершихъ? Чтоже дѣлаетъ истинный христіанинъ присутствуя на нихъ? Если онъ убѣгаетъ идолопоклонства; то зачѣмъ — будучи святымъ, находитъ удовольствіе въ вещахъ запрещенныхъ? Зачѣмъ, въ противность Богу, одобряетъ суевѣрія, которыя любитъ, когда смотритъ на нихъ? Пусть онъ знаетъ, что все это изобрѣтеніе демонское, а не Божіе.

Тотъ безразсудно заклинаетъ въ церкви демоновъ, кто увеселенія ихъ хвалитъ на зрѣлищахъ; кто, отрекаясь разъ на всегда отъ діавола и загладивъ все въ крещеніи, идетъ отъ Христа на зрѣлище діавола, тотъ отвергаетъ Христа, какъ отвергалъ діавола. Идолослуженіе, какъ я сказалъ уже, есть мать всѣхъ игрищъ; чтобы привлечь къ себѣ христіанъ, оно обольщаетъ ихъ наслажденіями зрѣнія и слуха. Ромулъ первый, когда вознамѣрился похитить Сабинянокъ, посвятилъ игры Конзу — какъ бы богу совѣта. За тѣмъ другіе, когда насталъ въ Римѣ голодъ, для возвращенія туда народа, выдумали публичныя игры, которыя потомъ посвятили Церерѣ, Бахусу и прочимъ идоламъ, а также и умершимъ. Состязанія грековъ въ пѣніи, въ игрѣ на музыкальныхъ инструментахъ, въ краснорѣчіи, или въ силѣ, имѣютъ покровителей себѣ въ различныхъ демонахъ, — и если поискать начала и повода установленія того, что или привлекаетъ взоры или льститъ слуху, то причиной окажется или идолъ, или демонъ, или умершій. Такимъ образомъ хитрецъ-діаволъ, знавши, что идолослуженіе само въ себѣ можетъ показаться отвратительнымъ, соединилъ его съ зрѣлищами, чтобы заставить полюбить его ради наслажденія.

Нужно ли продолжать еще болѣе? Или — нужно ли еще описывать тѣ ужасные роды жертвоприношеній, на которыхъ иногда, чрезъ обманъ жреца, и человѣкъ бываетъ жертвою, — на которыхъ теплая, такъ сказать, кипящая кровь, принятая изъ горла въ чашу и плеснутая идолу, какъ бы жаждущему, въ лице, варварски подносится для питья, — на которыхъ, наконецъ, въ числѣ удовольствій зрителей предлагается смерть нѣкоторыхъ, чтобы посредствомъ кроваваго зрѣлища научаться жестокости, какъ будто мало у человѣка своего собственнаго неистовства, если не учиться тому публично? Для казни человѣка выкармливается дикій звѣрь, чтобы онъ какъ можно свирѣпѣе неистовствовалъ предъ взорами зрителей: искусникъ учитъ звѣря, который, можетъ быть, былъ бы гораздо смирнѣе, если бы хозяинъ не училъ его свирѣпствовать. Умолчу о другихъ предметахъ, похваляемыхъ идолослуженіемъ. Но сколько пустоты въ самыхъ состязаніяхъ? Спорить изъ-за цвѣтовъ, препираться въ бѣгѣ на колесницахъ, домогаться почестей, радоваться, что конь былъ быстръ, сокрушаться — когда былъ очень лѣнивъ, считатъ лѣта скотины по временамъ консуловъ, изучать ея возрасты, обозначать поколѣніе, припоминать самыхъ дѣдовъ и прадѣдовъ, — какое во всемъ этомъ пустое занятіе? или лучше — какъ, скажу, гнусно и безчестно выслушивать перечисляющаго на память все поколѣніе лошадиной породы, и безъ ошибки съ великою скоростію пересказывающаго все это! Но спроси его сперва о предкахъ Христовыхъ: онъ ихъ не знаетъ, и знать было бы для него большимъ несчастіемъ. Опять, если я спрошу его, какимъ путемъ онъ пришелъ на зрѣлище; то признается, что пришелъ чрезъ непотребный домъ, чрезъ обнаженныя тѣла блудницъ, чрезъ публичное распутство, чрезъ публичное безчестіе, чрезъ низкую похоть, чрезъ всеобщее безславіе. Положимъ, что онъ такъ поступилъ случайно; но онъ видѣлъ, чего не нужно было дѣлать, и все же обратилъ взоры свои на идольское зрѣлище въ слѣдствіе похоти: онъ дерзнулъ, если бы это возможно было, принести съ собою въ непотребный домъ все, что было въ немъ святаго; спѣша на зрѣлище по выходѣ изъ церкви и, по обыкновенію, неся еще съ собою евхаристію, этотъ невѣрный принесъ въ среду студныхъ тѣлъ блудницъ святое тѣло Христово, заслуживъ за путь, чрезъ который прошелъ, горшее осужденіе, чѣмъ за наслажденіе зрѣлищемъ.

Но когда я коснусь безстыдныхъ шутокъ сцены, то мнѣ стыдно и передавать о томъ, что тамъ говорится, стыдно и осуждать то, что тамъ дѣлается, — осуждать строфы изъ басенъ, хитрости прелюбодѣевъ, безстыдство женщинъ, шутовскія игры, гнусныхъ скомороховъ, самыхъ даже почетныхъ отцевъ семействъ, то приходящихъ въ оцѣпенѣніе, то выказывающихъ любострастіе, — во всемъ оглупѣвшихъ, во всемъ безстыдныхъ. И не смотря на то, что негодяи, не обращая вниманія ни на происхожденіе, ни на должность, не даютъ никому въ своихъ словахъ пощады, не смотря на то всѣ спѣшатъ на зрѣлище. Находятъ удовольствіе въ томъ, чтобы видѣть общее безобразіе, знакомиться съ праздностію и пріучаться къ ней. Сходятся въ этотъ домъ публичнаго безстыдства, въ это училище непотребства для того, чтобы и тайно совершалось только то, что изучается публично; среди самыхъ законовъ научаются тому, что запрещается законами. Чтоже дѣлаетъ на этихъ зрѣлищахъ христіанинъ, вѣрующій, — которому непозволительно и помышлять о порокахъ? Какое удовольствіе находитъ въ изображеніяхъ похоти, могущихъ довести его до того, что и самъ, потерявши здѣсь стыдъ, сдѣлается болѣе отважнымъ на преступленія? Пріучаясь смотрѣть, онъ пріучается и дѣлать. Даже тѣ изъ женщинъ, которыхъ несчастіе довело до рабства непотребству, — въ публичномъ мѣстѣ скрываютъ свое распутство и предаются наслажденію похотію только тайно: стыдятся показывать себя открыто даже тѣ, которыя продали стыдъ свой! А между тѣмъ, это публичное позорище совершается предъ очами всѣхъ, и совершающіе опереживаютъ непотребство безчестныхъ женщинъ. Допытывались даже, какъ бы совершать любодѣяніе въ глазахъ другихъ!..

Къ вышесказанному безстыдству принадлежитъ и другое одинаковаго достоинства. Вотъ человѣкъ, у котораго переломаны всѣ члены, вотъ мужъ, изнѣженный и разслабленный болѣе, чѣмъ женщина, искусникъ объясняться жестами; — и изъ-за одного его, не — то мужчины, не — то женщины, приходитъ въ движеніе весь городъ: онъ будетъ разыгривать на сценѣ баснословныя безпутства древности. Такъ-то любятъ непозволенное, любятъ, чтобы снова представлено было предъ взоры даже то, что скрыто уже временемъ! для похоти недостаточно наслаждаться настоящимъ зломъ, — нѣтъ, она хочетъ чрезъ зрѣлище усвоить себѣ и то, чѣмъ грѣшили еще въ давнее время.

Говорю: непозволительно вѣрнымъ христіанамъ, совершенно непозволительно ни присутствовать на зрѣлищахъ, ни быть вмѣстѣ съ тѣми, которыхъ Греція, для увеселенія слуха, посылаетъ всюду, выучивъ ихъ разнымъ пустымъ искуствамъ. Вотъ одинъ изъ нихъ подражаетъ грубому воинскому шуму трубы; другой, надувая флейту, извлекаетъ изъ нея печальные звуки; а тотъ, съ усиліемъ захвативъ въ легкія дыханіе и состязаясь съ хорами и звучнымъ человѣческимъ голосомъ, перебираетъ отверстія органа и, то сдерживая дыханіе, то втягивая его внутрь и потомъ выпуская въ воздухъ чрезъ извѣстныя щели инструмента, и за тѣмъ прерывая звукъ на извѣстномъ колѣнѣ, — неблагодарный художнику, который далъ ему языкъ, — усиливается говорить пальцами! А что сказать о комическихъ безполезныхъ усиліяхъ, — о великихъ неистовствахъ трагической рѣчи, — о напряженіи нервовъ во время крика? Хотя бы все это и небыло посвящено идоламъ, — и тогда вѣрные христіане не должны бы ни посѣщать этихъ зрѣлищь, ни смотрѣть на нихъ: потому-что хотя бы во всемъ этомъ и небыло прямаго преступленія, однако все же тутъ есть величайшая и вовсе неприличная вѣрнымъ пустота. Не явное ли безуміе тѣхъ, которые людямъ празднымъ доставляютъ занятіе — бить себя, и которыхъ первая побѣда состоитъ въ томъ, чтобы, выказать, несвойственную человѣческому желудку, алчбу, какъ бы въ изъявленіе почести увѣнчанному обжорству распутной Нундины? [2] Несчастное лице подставляется подъ удары, чтобы только насытить, еще болѣе несчастное чрево! Кромѣ сего — какая срамота въ самыхъ состязаніяхъ? Мужчина лежитъ подъ мужчиной, безстыдно обнявшись и сцѣпившись другъ съ другомъ. Высматриваютъ, кто побѣдитъ; но прежде всего побѣжденъ уже стыдъ. Вотъ одинъ нагой скачетъ предъ тобой, другой съ напряженнымъ усиліемъ бросаетъ вверхъ мѣдный шаръ: не слава это, но безуміе! Удалѝ зрителя, — и ты представишь одну пустоту. Потому-то вѣрующіе, христіане, какъ нѣсколько уже разъ говорилъ я, должны убѣгать отъ этихъ столь пустыхъ, пагубныхъ и нечестивыхъ зрѣлищь: надобно блюсти отъ нихъ и зрѣніе наше и слухъ. Мы скоро привыкаемъ къ тому, что слышимъ и что видимъ. Умъ человѣческій самъ по себѣ склоненъ къ порокамъ; чтоже онъ сдѣлаетъ самъ съ собою, если будетъ имѣть скользкіе образцы тѣлесной природы, которая охотно предается пороку, — что онъ сдѣлаетъ, если она будетъ еще поощрена къ тому? Да, нужно удалять душу отъ всего этого.

Христіанинъ, если только пожелаетъ, имѣетъ гораздо лучшія зрѣлища, — онъ имѣетъ истинныя и вполнѣ полезныя удовольствія, — если только признáетъ самъ себя. Не стану упоминать о томъ, чего пока нельзя еще созерцать: но онъ имѣетъ предъ собой ту красоту міра, которую можно видѣть и удивляться ей. Пусть онъ смотритъ на восхожденіе и захожденіе солнца, которыя поперемѣнно возвращаютъ дни и ночи; на кругъ луны, своимъ возрастаніемъ и ущербомъ обозначающій теченіе временъ; на сонмы сверкающихъ звѣздъ, постоянно съ высоты изливающихъ свѣтъ съ необычайною удобоподвижностію; пусть преемственно созерцаетъ отдѣльныя части цѣлаго года и самые дни съ ночами, распредѣленныя по временамъ часовъ, — пусть созерцаетъ уравновѣшенную толщу земли съ ея горами, и безпрерывно текущія рѣки съ ихъ источниками, — обширныя моря съ ихъ волнами и берегами, — постоянный, съ величайшею соразмѣрностію распростертый повсюду воздухъ, все оживляющій своимъ благораствореніемъ и, то изливающій дождь изъ сгущенныхъ облаковъ, то, по разрѣженіи облаковъ, снова возвращающій ясную погоду, — и во всѣхъ этихъ частяхъ природы пусть созерцаетъ обитателей, свойственныхъ каждой части: въ воздухѣ — птицъ, въ водѣ — рыбъ, и на землѣ — человѣка. Эти-то, говорю, и другія дѣла Божіи должны составлять зрѣлище для вѣрныхъ христіанъ. Какой театръ, состроенный человѣческими руками можетъ сравниться съ этими дѣлами? Пусть онъ будетъ построенъ изъ великихъ грудъ камней, — но гребни горъ выше его; пусть потолки его сіяютъ золотомъ, но блескъ звѣздъ совершенно ихъ потемняетъ. Такъ, никогда не будетъ удивляться дѣламъ человѣческимъ, кто признáетъ себя сыномъ Божіимъ!

Тотъ низвергаетъ себя съ высоты благородства своего, кто можетъ удивляться чему нибудь кромѣ Господа. Вѣрный, говорю, христіанинъ долженъ прилежать божественнымъ писаніямъ: въ нихъ найдетъ онъ зрѣлища, достойныя вѣры. Онъ увидитъ тамъ Бога, творящаго міръ свой и, послѣ сотворенія всѣхъ животныхъ, созидающаго удивительнымъ и самымъ лучшимъ образомъ человѣка. Увидитъ міръ во грѣхахъ его и за тѣмъ праведное потопленіе всѣхъ: награды благочестивыхъ и наказанія нечестивыхъ. Увидитъ моря, изсушенныя для народа, и воды, проторгшіяся изъ камня, для того же народа. Увидитъ хлѣбъ, сходящій съ неба, а не изъ житницъ, — увидитъ рѣки, послѣ того какъ остановлено теченіе воды, дающія сухіе переходы множеству народа. Онъ усмотритъ въ нѣкоторыхъ вѣру, побѣждающую пламень огненный, — животныхъ, укрощенныхъ вѣрою и содѣланныхъ ручными. Онъ будетъ созерцатъ и души, возвращенныя изъ узъ смерти; усмотритъ даже, какъ чудеснымъ образомъ возвращалась жизнь самымъ истлѣвшимъ тѣламъ; въ заключеніе же всего увидитъ еще особенное зрѣлище, — того самаго діавола, который торжествовалъ во всемъ мірѣ, поверженнымъ подъ ноги Христовы. Сколь благоприлично, братья, это зрѣлище! Какъ пріятно и какъ необходимо созерцать всегда надежду свою и отверзать очи во спасеніе свое! Подобнаго зрѣлища не представитъ ни преторъ, ни консулъ; но только Одинъ Тотъ, Который прежде всего, Который надъ всѣмъ и изъ Котораго все, — Отецъ Господа нашего Іисуса Христа, Которому похвала и слава во вѣки вѣковъ. Желаю вамъ, братья, всегда быть въ добромъ здоровьи. Аминь.

Примѣчаніе:
[1] Книга о зрѣлищахъ и слѣдующая за нею — похвала мученичеству принадлежатъ къ числу сомнительныхъ произведеній св. Кипріана. Трудно доказать ихъ подлинность, но и рѣшительно признать ихъ подложными нѣтъ вполнѣ достаточныхъ основаній.
[2] У римлянъ богиня обжорства и торгашества.

Печатается по изданiю: Творенiя святаго священномученика Кипрiана, епископа Карѳагенскаго. Часть II: Трактаты. — Изданіе второе. — Кіевъ: Типографія Корчакъ-Новицкаго, 1891. — С. 353-363. (Библіотека творенiй св. отцевъ и учителей Церкви западныхъ, издаваемая при Кiевской Духовной Академiи, Кн. 2.)