Константинъ Августъ Арію и аріанамъ.

Злонамѣренный толкователь по-истинѣ есть нѣкоторый образъ и подобіе діавола. Тому, по природѣ своей отвратительнѣйшему, губителю смертныхъ, вводящему ихъ въ заблужденіе, искусные художники въ своихъ изображеніяхъ обыкновенно придаютъ видимое благообразіе, дабы выразить его обольстительное коварство. Вотъ самый точный образъ человѣка, которому одно только представляется достойнымъ занятія, чтобы какъ можно болѣе разливать въ людяхъ вредоносный ядъ своего безстыдства и дерзости. Онъ вводитъ новую вѣру невѣрія, никогда неслыханную съ начала бытія человѣческаго. На немъ во всей силѣ оправдывается слово, давно сказанное божественнымъ Писаніемъ, что есть мудри, еже творити злая (Іер. 4, 22). Невольно подумаешь, что онъ потерялъ вполнѣ расположеніе къ принятію совѣта; потому что отвергаетъ всякую помощь къ вразумленію. Итакъ за что, Христе, Христе, Господи, Господи, за что насъ уязвляетъ толпа людей непріязненныхъ? Возстаетъ противу насъ постоянно какая-то оскорбительная дерзость и скрежещетъ зубами безобразное безславіе, изъязвленное безчисленными преступленіями. Увлекаемое какъ-бы бурею и волнами золъ, оно въ благовѣствованіи ο имени твоемъ употребляетъ и въ своихъ сочиненіяхъ издаетъ въ свѣтъ такія вредныя для чистоты вѣры слова, которыхъ никогда не изрекалъ ο Себѣ Ты, пребывающій купно съ вѣчнымъ Отцемъ — Твоимъ источникомъ. Собираетъ и совокупляетъ тяжкое и злое нечестіе, издѣваясь надъ страданіями тѣхъ несчастныхъ, которыхъ, по ихъ безпечности, оно уловляетъ и губитъ. Я хочу изобразить начальника этой (дерзости). Что онъ говоритъ? «Или, говоритъ, мы должны удержать то, чему послѣдовали, или пусть же будетъ то, чего мы сами захотимъ» [2]. Палъ и притомъ палъ невозвратно: но по коварству ли, или по злобному ожесточенію онъ говоритъ, что это — ничего. Одно считаетъ для себя важнымъ, что мнѣнія ο немъ, распространяющіяся въ народѣ, разумѣется — неправыя, привлекаютъ расположеніе къ нему людей. «Мы имѣемъ, говоритъ онъ, большинство (народа на своей сторонѣ)». Я выступлю и самъ, пождавъ немного, чтобъ быть свидѣтелемъ войны съ безуміемъ; говорю, самъ выступлю — я, имѣвшій доселѣ обыкновеніе не обращать вниманія на брани безумныхъ. Да! Марсъ Арій! нужно взяться за щиты. Но умоляю тебя, не доводи ты до этого. Да удержитъ тебя слово любви! О, если бы ты, какъ славенъ въ буйствѣ, также точно пламенѣлъ любовію ко Христу! Еще умоляю тебя, оставь свое дѣло, за которое взялся. Обладая множествомъ оружія, я не желалъ бы поднимать его противъ тебя; укрѣпленный вѣрою во Христа, я хотѣлъ бы какъ тебя врачевать, такъ и другихъ исправить. Но почему говоришь ты, что сдѣлать это несогласно съ твоимъ нравомъ? Скажи мнѣ, прошу тебя, какою силою ты препоясался? или, лучше сказать, что за безразсудство, которымъ ты увлекся? О дерзость, достойная молніи! Слышите, что недавно сказалъ онъ мнѣ, когда писалъ ядовитымъ перомъ: «такъ, говоритъ, мы вѣруемъ». Потомъ присовокупляетъ что-то странное и старательно измышленное. Выступая такимъ образомъ далѣе и далѣе, онъ не опустилъ никакой горечи, но открылъ всю, такъ сказать, сокровищницу безумія. «Насъ изгоняютъ, говоритъ онъ, и всякая надежда къ принятію насъ уничтожается». Но это еще ничего. Внимайте далѣе: я буду говорить его словами. «Просимъ, говоритъ онъ, если александрійскій епископъ остается при своемъ мнѣніи, дозволить намъ послѣ сего законнымъ образомъ законное и необходимое богослуженіе». О неслыханное безстыдство, противъ котораго должна вооружиться ревность по истинѣ! За чѣмъ ты подъ благовиднымъ предлогомъ несогласія намѣреваешься нанести намъ рану отъ своего раздраженнаго противу насъ сердца и спѣшишь погубить во злѣ тѣхъ, которыхъ обольстилъ? «Что же, говоришь, мнѣ дѣлать, когда никто не удостоиваетъ принимать меня въ общеніе»? Часто взываешь ты такъ нечестивою гортанью. Я же напротивъ скажу тебѣ: гдѣ ты показалъ явное свидѣтельство и доказательство своего ума? Тебѣ надлежало показать и открыть себя предъ Богомъ и людьми не такъ, какъ ядовитыя змѣи обыкновенно бываютъ болѣе яростны, когда чувствуютъ, что онѣ скрываются въ самыхъ глубокихъ логовищахъ. Признаешь ли, что Богъ единъ? Мое мнѣніе таково; такъ мысли и ты. Говоришь ли, что Слово Бога, по существу своему, не имѣетъ ни начала ни конца? Хвалю и за это; вѣрь такъ. Если что нибудь приплетаешь далѣе, я отвергаю. Если еще что нибудь придумываешь для нечестиваго отдѣленія (отъ Церкви), я не хочу того ни видѣть ни слышать. Не опровергаю, если въ строительствѣ Божественныхъ дѣйствій признаешь, что тѣло было вмѣстилищемъ (Невмѣстимаго). Кто знаетъ Отца, если не Изшедшій отъ Отца? Кого знаетъ Отецъ, какъ не Того, котораго Онъ родилъ изъ Себя предвѣчно и безначально? Неправо вѣруя, ты думаешь, что должно предположить преходящую ѵпостась; я съ своей стороны признаю полноту все превосходящей и все проницающей власти Отца и Сына и единство существа Ихъ. Итакъ, остроумный и сладкоглаголивый Арій, для невѣрія неразумныхъ распѣвающій душетлѣнныя пѣсни! оставь свое безразсудное заблужденіе. По-истинѣ діаволъ, по своей злобѣ, низвергъ тебя, и хотя для нѣкоторыхъ, какъ думаешь ты, кажется это пріятнымъ, однако же это — великое несчастіе. Живи благоразумно, оставь свои нелѣпыя мысли. Бѣдный Арій, слушай: я разсуждаю съ тобой. Неужели ты не чувствуешь, что изверженъ изъ Церкви Божіей? Знай же, ты погибъ, если, воззрѣвъ на себя самого, не осудишь настоящаго своего безумія. Ты говоришь, что тебѣ помогаетъ великое множество людей и облегчаетъ твои заботы: но послушай, нечестивый Арій, будь разсудителенъ и пойми свое безуміе. Ты же, промышляющій ο всемъ Боже, будь снисходителенъ къ моимъ словамъ, которыя я хочу говорить. Въ надеждѣ на твое Божественное промышленіе, я намѣренъ показать изъ древнѣйшихъ писаній, греческихъ и римскихъ, безуміе Арія, за тысячу лѣтъ предвидѣнное и предсказанное Эретріею. Она сказала такъ: «горе тебѣ, Ливія, лежащая въ приморскихъ мѣстахъ; настанетъ время, когда въ народѣ и между дщерями твоими произойдетъ великая, продолжительная и самая трудная брань за вѣру и благочестіе: ты будешь повержена въ крайнюю гибель. Ибо вы дерзнули изторгнуть и растерзать собраніе небесныхъ цвѣтовъ, и даже осквернили его своими желѣзными зубами». Итакъ, гдѣ же ты думаешь, хитрецъ, назначить себѣ мѣсто? Разумѣется, тамъ (въ Ливіи) [3]; ибо я имѣю письма, изчерченныя перомъ твоего безумія, въ которыхъ ты говоришь, что весь ливійскій народъ вмѣстѣ съ тобою склоняется ко спасенію. Если же ты думаешь отрицать дѣйствительность упомянутаго пророчества, то, свидѣтельствуюсь Богомъ, у меня есть древнѣйшій экземпляръ Эретріи, который я пошлю въ Александрію для твоей скорѣйшей погибели. Но неужели ты считаешь себя невиннымъ? Объятый такимъ зломъ, неужели не видишь, несчастный, своей погибели? Знаемъ твои помыслы: не скрыто отъ насъ, какія заботы и страхи смущаютъ тебя. О! сердце у тебя безчувственно, нечестивый, ты не можешь понять болѣзни и бѣдности души своей; истину ты закрываешь отъ себя хитросплетенными словами. И оставаясь такимъ, ты не стыдишься поносить насъ: то повидимому хочешь обличать, то убѣждать, какъ превосходный учитель вѣры, отъ котораго будтобы бѣдные желаютъ получить помощь. Но съ таковымъ не должно ни сближаться, ни вступать въ разговоръ. Это можетъ позволить себѣ развѣ тотъ, кто въ коварныхъ твоихъ рѣчахъ и стихахъ думаетъ видѣть сокровенныя начала правой жизни. Но это несправедливо: въ нихъ совершенно нѣтъ истины. О, какъ неразумны вы, которые вступили въ общеніе съ нимъ! Что за ослѣпленіе, принудившее васъ увлечься его языкомъ, исполненнымъ такой горечи, его взоромъ, столько надмѣннымъ! Но обращаю рѣчь мою къ тебѣ, неразумному душею, скорому на языкъ, погрѣшающему въ мысляхъ: дай мнѣ, нечестивый, злѣйшій и хитрый, поле для разсужденія, не говорю, обширное и пространное, но точною мѣрою опредѣленное, не гнилое, а прочное и твердое по самому существу своему. Ты вынуждаешь меня сказать: я наброшу на тебя петлю, и, лишеннаго возможности говорить, выставлю на показъ, чтобы весь народъ видѣлъ твое нечестіе. Но приступимъ къ самому дѣлу. Отовсюду (воздвигнемъ) чистыя руки: будемъ возносить молитвы къ Богу! Или, остановись немного; еще спрошу тебя. Скажи мнѣ, коварнѣйшій, какого Бога ты станешь призывать на помощь? Но не могу удержаться. О Боже, создатель всѣхъ, Отецъ единственной Силы! ради этого нечестивца Церковь терпитъ поношенія, болѣзни, даже раны и печали. Арій хочетъ назначить твоему Существу мѣсто, и, что особенно странно, установляетъ самочинный соборъ, который бы усвоилъ Тебѣ по закону усыновленія и оставилъ при Тебѣ твоего Сына — Христа, изъ Тебя рожденнаго, нашего перваго помощника. Услышь, молю Тебя, Господи, дивную вѣру! Онъ думаетъ, что Ты движешься на (опредѣленномъ) мѣстѣ; онъ дерзаетъ ограничить твое Сушество, назначивъ для Тебя опредѣленное сѣдалище. Но гдѣ Ты не присутствуешь, или гдѣ не ощутительны дѣйствія и силы твоихъ всепроницающихъ законовъ? Ты самъ все содержишь и внѣ Тебя не подобаетъ мыслить ни мѣста, ни чего другаго. Такъ, могущество твое, купно съ дѣйствіемъ, безпредѣльно. Ты самъ, Боже, вонми намъ. Но и вы, люди, не будьте безъ разсужденія. Тотъ безстыденъ и непотребенъ, кто, дошедши до крайняго нечестія и неправды, думаетъ еще показывать себя благочестивымъ. «Нѣтъ, говоритъ онъ (Арій), не хочу, чтобы представляли Бога страждущимъ» — и поэтому предлагаетъ и придумываеть нѣчто странное для вѣры, именно: будто бы, «когда Богъ сотворилъ новую сущность, — Христа, то пригоговилъ помощника для Себя самаго». Такова у тебя вѣра, душевредный соблазнитель. Ты даешь вещественный образъ Тому, который осудилъ изображенія язычниковъ. Ты называешь постороннимъ и какъ-бы служебнымъ Того, который не умствуя и не умозаключая все сотворилъ, такъ какъ всегда существовалъ вмѣстѣ съ вѣчнымъ Отцемъ? Прилагай къ Богу, если дерзаешь, прилагай, пожалуй, и то, что Онъ «остерегается, боится и надѣется на будущее; что Онъ мыслитъ и умозаключаетъ, и, по размышленіи, выражаетъ свою мысль, и образуетъ слова; что Онъ веселится, улыбается, болитъ». Что ты говоришь, несчастнѣйшій изъ всѣхъ несчастныхъ! Пойми, если можешь, нечестивый, что ты самъ въ своей хитрости даешь уловить себя. «Христосъ, говоритъ онъ (Арій), пострадалъ за насъ». Но я уже прежде сказалъ, что Онъ былъ посланъ въ образѣ тѣла. «Точно, говоритъ онъ, но надобно опасаться, чтобы не уменьшить Его въ чемъ либо». О, странный толковникъ! ужели ты не безумствуешь, когда говоришь это? еще ли не явно, что ты неистовствуешь? Посмотри: и міръ представляетъ нѣкоторую форму, или образъ; и звѣзды имѣютъ свое очертаніе. Не смотря на это Богъ присутствуетъ всюду. Что же тутъ для Него безславнаго? или чѣмъ Онъ тутъ умаляется? О, убійственный врагъ истины! суди по себѣ самому, ошибка ли, или нѣтъ, что Богъ присутствуетъ во Христѣ. Онъ ясно видить ругателей Слова, видитъ въ мірѣ каждодневно совершающіяся беззаконія; и однакожъ, тѣмъ не менѣе, присутствуетъ въ мірѣ и наказываетъ беззаконниковъ. Итакъ, въ чемъ же уменьшается величіе Его власти? и гдѣ оно не чувствуется? Иначе не думаю; самый разумъ въ мірѣ держится Богомъ; Имъ все стоитъ, Имъ совершается всякій судъ. Вѣра во Христа безначально существуетъ отъ Него. Законъ Божій во Христѣ; отъ Него онъ имѣетъ безмѣрность и безпредѣльность. Но это ясно; и ты можешь разумѣть это своимъ умомъ. О, крайнее безуіміе! Обрати же мечь діавола на свою погибель. Смотрите, смотрите всѣ, какъ уязвленный угрызеніемъ ехидны, испускаетъ жалобные стоны; какъ жилы и мясо его, напитанныя ядомъ, причиняютъ ему жестокія страданія; какъ тѣло его, пропитанное ядомъ, опало и, переполненное нечистотою, отъ печали, унынія, отчаянія и тысячи другихъ золъ, до крайности изсохло; какъ онъ ходитъ безобразный видомъ, съ неопрятными волосами, точно полумертвый, съ тусклымъ взоромъ, лицемъ безкровнымъ, изнуреннымъ отъ заботъ; какъ вмѣстѣ соединившіяся — ярость, безуміе, душевная пустота, при продолжительной злобѣ въ сердцѣ, сдѣлали его дикимъ и звѣрскимъ. Но онъ и не чувствуетъ своего несчастія, въ какомъ находится. «Возношусь, говоритъ онъ, отъ удовольствія и прыгаю, играю и скачу отъ радости», — и еще съ юношескою насмѣшкою прибавляетъ: «увы, говоритъ, мы погибли»! И самымъ дѣломъ такъ: злоба щедро надѣлила тебя своими дарами и любовію къ себѣ; все, что она купила за дорогую цѣну, все отдала тебѣ охотно. Поди омойся въ Нилѣ, человѣкъ преисполненный гнусной нечистоты, ибо ты возмутилъ всю вселенную своимь нечестіемъ. Или ты не разумѣешь, что я, — человѣкъ Божій, — знаю все? Но я еще задумываюсь, должно ли тебѣ жить, или умереть. He могу, Арій, смотрѣть на такое зло, и стыжусь грѣха. Бѣдный, ты думалъ дать намъ свѣтъ, а себя повергъ во тьму! Таковъ исходъ твоихъ подвиговъ. Ты говоришь: «много у меня послѣдователей». Тебѣ это и кстати: возьми ихъ себѣ; они предали себя на съѣденіе волкамъ и львамъ. Но каждый изъ нихъ понесетъ наказаніе, будетъ обложенъ данію за десять человѣкъ, если въ наискорѣйшемъ времени не прибѣгнетъ къ спасительной Церкви и не соединится съ нею союзомъ любви и единомыслія. Смущаемые нечистою совѣстію не будутъ больше обольщаться тобою; и не до конца будутъ терпѣть погибель, уловленные твоими преступными толкованіями. Впослѣдствіи будутъ явны и открыты твои софизмы; и ты, прикрывающій ихъ пріятностію рѣчей и надѣвающій на себя, такъ сказать, личину справедливости, напрасно воображаешь успѣть въ чемъ либо. Суетно будетъ все твое искусство: ибо скоро истина окружитъ тебя; скоро дождь Божественной силы, такъ сказать, потушитъ пламя, возженное и раздуваемое тобою. Α сообщниковъ и единомышленниковъ твоихъ, участвовавшихъ въ твоемъ совѣтѣ, лишатъ общественныхъ должностей, если въ наискорѣйшемъ времени, оставивъ твое сообщество, не примутъ чистой вѣры. Ты же, непреклонный къ принятію истины, дай мнѣ какое нибудь доказательство твоихъ убѣжденій, если ты увѣренъ въ самомъ себѣ, если надѣешься на твердость своей вѣры и имѣешь совершенно чистую совѣсть. Приди ко мнѣ, приди, говорю, къ человѣку Божію: будь увѣренъ, что своими вопросами я разрѣшу сокровенныя недоумѣнія твоего сердца, и надѣюсь, что кажущееся тебѣ неразумнымъ, при помощи благодати Божіей, представится тебѣ наилучшимъ; и если ты явишься здравымъ въ душѣ и познавшимъ свѣтъ истины, я возблагодарю Бога и буду сорадоваться твоему благочестію.

Примѣчанія:
[1] Чит. у Геласія (λογ. III) и у Баронія (подъ 319 г.). Въ подлинности его удостовѣряютъ Епифаній и Сократь. Первый, yпoмянувъ ο немъ, приводитъ нѣсколько словъ изъ начала, средины и конца его (haeres. LXIX. n. 9). Сократъ, не рѣшивъ помѣстить его въ своей исторіи по причинѣ его длинноты, дѣлаетъ такое ο немъ замѣчаніе: «писалъ императоръ и другія посланія въ родѣ рѣчей противъ Арія и его единомышленниковъ, посмѣваясь надъ нимъ и поражая его нѣкоторымъ родомъ ироніи». Такое замѣчаніе соотвѣтствуетъ тону рѣчи и содержанію посланія (Сокр. Ц. ист. 1, 9).
[2] Слова эти и подобныя имъ, встрѣчающіяся часто въ этомъ посланіи, можно думать, взяты Константиномъ изъ письма, которое писалъ къ нему Арій, какъ видно будетъ далѣе.
[3] Арій, по общему мнѣнію, былъ родомъ изъ Ливіи.

Печатается по изданію: Дѣянiя Вселенскихъ Соборовъ, изданныя въ русскомъ переводѣ при Казанской Духовной Академiи. Томъ первый. Казань: Въ типографiи Губернскаго правленiя, 1859. – С. 73-85.