Твое недоумѣніе, помню, съ большею язвительностію и остротою высказано было нѣкогда Юліаномъ-Отступникомъ. Итакъ, что я противъ него сказалъ [1] и что еще сохранилось въ моей памяти, то самое перескажу и тебѣ въ той мысли, что сіе послужитъ удовлетворительнымъ рѣшеніемъ твоего вопроса.

Богоотступникъ, примѣшивая притворныя похвалы къ своимъ хуламъ на истину, такъ говорилъ: «послушайте прекраснаго государственнаго совѣта: Продайте имѣнія и дайте нищимъ! Сотворите себѣ сокровища нестарѣющіяся (ср. Лук. 12, 33). Кто можетъ придумать болѣе сообразную съ государственными пользами заповѣдь! Но если всѣ тебѣ покорятся, кто будетъ покупателемъ? — Кто похвалитъ это ученіе, при господствѣ котораго неминуемо придутъ въ разореніе всѣ домы, города, народы? Ибо какъ можетъ быть цѣннымъ домъ, когда все спускается даромъ? А что въ городѣ не останется ни одного покупателя, когда всѣ и все будутъ продавать, — объ этомъ нечего уже и говорить; и безъ того очевидно».

Но слово истины, видя въ этихъ нареканіяхъ не больше, какъ слабыя усилія ребенка, погоняетъ его, какъ-бы розгами, слѣдующами обличеніями. Во-первыхъ, говоритъ оно, нимало не удивительно, если заповѣдь, изъ которой благомыслящій извлекъ бы великую пользу и духовное услажденіе, во славу Законодателя, приводитъ богоотступника къ погибели вмѣсто спасенія, ко вреду вмѣсто пользы, къ хулѣ вмѣсто благодарности. Извѣстно, что добро, судя по расположенію къ нему людей, имѣетъ двѣ стороны, — избраніе и отвращеніе. Избраніе поставляетъ насъ на правую стезю и, болѣе и болѣе открывая уму нашему привлекательныхъ красотъ въ добрѣ, тѣмъ усиливаетъ въ насъ любовь къ нему. Отвращеніе же, удаляя человѣка отъ царственнаго пути все далѣе и далѣе, и проводя по стремнинамъ, скаламъ и безчисленнымъ уклоненіямъ, — послѣ того какъ однажды подавитъ въ немъ наклонность къ добру и лишитъ возможности созерцать красоты его, приучаетъ услаждаться однимъ мракомъ порока и дѣлаетъ наконецъ не только слѣпцомъ, но и врагомъ собственнаго спасенія. Такимъ-то образомъ и Юліанъ, покрывшій свою душу мракомъ и утратившій то зрѣніе, которымъ постигается истинное добро, оказывается врагомъ и противникомъ заповѣдей, ведущихъ къ добру, не хочетъ пощадить и такого высокаго совѣта Христова, но старается все, что есть въ немъ превосходнаго, обратить въ смѣхъ. Ибо, не говоря уже о томъ, что совѣтъ — продавать свое имущество и творить милостыню, открываетъ обширное поприще сострадательности и истинной любви людей другъ къ другу, — какой философъ, какой учитель любомудрія лучше, чѣмъ эта заповѣдь, учатъ воздержанію и цѣломудрію? Не освобождаетъ ли она человѣка отъ всѣхъ тѣхъ страстей, которыя пораждаются сребролюбіемъ? Какъ-скоро искоренится любостяжательность; откуда возникнутъ хищничество, разбои, утѣсненія? Какъ-скоро позаботимся о безъобидномъ раздѣленіи имуществъ: не исчезнутъ ли раздоры, тяжбы и брани? Какъ-скоро повсюду будетъ господствовать милосердіе и весь излишекъ будетъ иждиваться на нужды бѣдныхъ: тогда прекратится роскошь и мотовство, и человѣка не будутъ притѣснять для собственнаго пресыщенія удовольствіями, — откуда обыкновенно пораждаются пороки самые гнусные. Посему какимъ образомъ человѣколюбіе и общительность, готовыя на помощь всякому несчастному, разстроятъ семейства, города, государства? Какимъ образомъ истребленіе воровства, грабежей и всякой неправды подроетъ основанія человѣческаго общества? Напротивъ, не тотъ ли скорѣе избѣжитъ заразы этихъ пороковъ, кто не щадитъ своихъ стяжаній для общественнаго блага, кто изъ собственныхъ выгодъ удѣляетъ часть ближнимъ и всецѣло возвышается надъ пристрастіемъ къ веществу? А будучи чистъ отъ всего низкаго и обогащая себя только истиннымъ добромъ, онъ принесетъ пользу и гражданамъ, не только пособіями въ ихъ нуждахъ, но и тѣмъ, что въ частной жизни своей подастъ имъ примѣръ и образецъ высокаго любомудрія. Если городъ населенъ будетъ такими людьми, которые на всякую свою собственность смотрятъ, какъ на общественное достояніе, простираютъ всѣмъ руку помощи, изгоняютъ всякое насиліе, чтятъ правду, короче сказать, во всѣхъ выгодахъ равняютъ ближнихъ съ самими собою, — населенный такими людьми городъ конечно не будетъ въ тягость сосѣдямъ: напротивъ и тѣ изъ нихъ, которые дотолѣ въ продолженіе многихъ лѣтъ привыкли къ чрезмѣрной роскоши въ наслажденіяхъ, пріобрѣтутъ отъ-того еще больше, — именно, нескончаемое довольство и славу. Но «мудрый» Юліанъ не хочетъ этого. Онъ хочетъ, чтобы его граждане отягчали руку свою надъ ближними и собирали для себя имущество съ чужихъ трудовъ, не стыдясь ни разбойнической дерзости, ни кововъ, ни явныхъ притѣсненій. Хотя бы довелось покровительствовать тиранству, мыслить и поступать безчеловѣчнѣе Фаларида; хотя бы должно было укрывать всѣхъ отъявленныхъ злодѣевъ и позволять имъ не чуждаться самыхъ низкихъ средствъ для увеличенія своего богатства, чтобы чрезъ то открыли они себѣ доступъ ко всякому удовольствію и разврату, стали утопать въ роскоши, жить для чрева и сладострастія, наполняя міръ своимъ именемъ и возбуждая во всѣхъ зависть, заботясь только о долголѣтіи въ настоящей жизни и не помышляя о другой: но все-таки совѣтъ Іисуса Христа не хорошъ для того, который такъ заботливо устрояетъ благоденствіе городовъ, коего глубокое и великое промышленіе обнимаетъ народы и простирается до семействъ, и который, какъ видно изъ его словъ, предпочитаетъ людей сребролюбивыхъ человѣколюбивымъ, коварныхъ — дружелюбнымъ, милосердыхъ — жестокосердымъ, словомъ, людей во всемъ злыхъ — по всему добрымъ; ибо какъ нелюбостяжательность приводитъ къ другимъ подобнымъ добродѣтелямъ, такъ сребролюбіе влечетъ за собою всякій сродный порокъ. Итакъ этотъ мудрецъ, насмѣхающійся надъ заповѣдію Господа, заповѣдуетъ людямъ избрать зло вмѣсто добра, утверждая, что народы, города, семейства до тѣхъ поръ не будутъ счастливо жить и не подвинутся впередъ, пока не сдѣлаются изъ добрыхъ злыми. Вотъ до какихъ послѣдствій доводитъ его дерзость противъ закона Божія!

Но, — если ты не чтишь уже ничего святаго, — вспомни и устыдись по-крайней мѣрѣ своихъ Циниковъ (σους ϰυνας), которымъ ты удивляешься, — Діогена, Антисѳена, Кратеса, всего стада твоихъ досточудныхъ псовъ, которые, хотя изъ одного тщеславія, но все-же возвышались до произвольной нищеты, охуждали пристрастіе къ богатству и старались вести жизнь скудную и безкорыстную. Противъ нихъ-то прежде всего слѣдовало бы тебѣ направить свои остроты и сказать: «философы! Если всѣ послушаются васъ; то не устоитъ ни домъ, ни городъ, ни народъ. Ибо какъ можетъ быть дорогимъ домъ, когда всѣ будутъ подражать вамъ?» Таково, вѣдь, мудрое твое, исполненное злой ироніи, возраженіе противъ Христовой заповѣди. Отъ-чего же ты, вмѣсто того, чтобы вооружиться такимъ образомъ противъ Циниковъ, удивляешься имъ, а смѣешься надъ словами Іисуса Христа, которыя внушаютъ жизнь гораздо высшую, чѣмъ цинизмъ, чуждую всякой лести и неправды?

И почему ты преслѣдуешь своими остроумными софизамами только одно это изреченіе Іисуса Христа? Ты могъ бы сказать тоже и противъ многихъ другихъ. Да просвѣтится свѣтъ вашъ предъ человѣки, яко да видятъ добрая ваша дѣла, и прославятъ Отца вашего, Иже на небесѣхъ (Матѳ. 5, 16). Если всѣ будутъ сіять, то кто будетъ смотрѣть? И кто прославитъ Бога за такое зрѣлище? Дайте, и дастся вамъ (Лук. 6, 38). Если всѣ будутъ давать, то кто будетъ принимать? Отпустите и отпустятся вамъ (Марк. 11, 25; Лук. 6, 37). Если всѣ будутъ отпускать, то гдѣ же найдти тѣхъ, кому бы можно было отпускать? Любите враги ваша (Матѳ. 5, 44). Если всѣ будутъ любить, то откуда возмутся враги? Егли всѣ будутъ готовы, послѣ удара въ одну щеку, подставлять другую (ср. Матѳ. 5, 39), то откуда явятся біющіе? Словомъ сказать: нѣтъ ни одной божественной заповѣди, касающейся взаимныхъ отношеній людей, на которую нельзя было бы сдѣлать того-же безумнаго и нечестиваго возраженія. Когда заповѣдь дается подъ условіемъ соединенія разныхъ лицъ въ одномъ обществѣ; то, устранивъ эту взаимную связь и разсматривая заповѣдь исключительно съ одной которой-либо стороны, ничего не стóитъ обратить ее въ смѣхъ и выводить самыя нелѣпыя заключенія. Если всѣ будугъ дѣйствовать такъ или иначе, то къ кому направлены будутъ эти дѣйствія? Итакъ легко было тебѣ дѣлать подобныя нападки почти на всякое ученіе Духа, хотя ты ухватился только за одну заповѣдь. Впрочемъ это отнюдь не доказательство твоего благочестія, а напротивъ новый знакъ твоей злонамѣренности и недобросовѣстности. Ты разсчиталъ, что когда будешь осмѣивать такимъ образомъ всѣ заповѣди Господни; то нелѣпость твоего предпріятія тотчасъ будетъ замѣчена. Избирая же для клеветы только одну изъ нихъ, ты надѣялся гораздо удобнѣе скрыть свое лукавство и развратить недальновидныхъ. Но хитрость твоя не удалась, а, какъ видишь, то самое, чѣмъ ты думалъ прикрыть неосновательность и злость своихъ рѣчей, самого тебя вывело на позоръ.

Не хочешь ли ты, чтобы всѣ люди вдругъ сдѣлались добродѣтельны и не подверглись паденіямъ? Или сіе-то тебѣ и не нравится? Но если всѣ люди стали честны и исправны; то къ чему законы? Къ чему трудъ законодателей, ихъ старанія, ихъ заботы? Не то ли послѣдняя цѣль ихъ? — Или ты хочешь искать правды у Трагелафовъ и Скиндапсовъ? Ибо гдѣ будетъ правосудіе (διϰαιοσυνη), когда не будетъ осужденія (διηϰη)? А гдѣ будетъ осужденіе, когда не будетъ ни одного преступника? А откуда возмутся преступники, когда всѣ добродѣтельны? Не исчезнетъ ли тогда и кротость? Ибо въ отношеніи къ кому я буду кротокъ, когда никто меня не будетъ раздражать? Добрый человѣкъ не будетъ раздражать добраго, да и не найдетъ никакого повода къ тому. Такимъ образомъ, по твоему безумному пустословію, выходитъ, что людямъ нельзя помышлять и о нравственномъ усовершенствованіи. Утвердись твое ученіе, — тогда исчезнутъ всѣ наши лучшіе подвиги; да и самые законы будутъ одно пустое имя и излишняя тягость. Я не говорю уже о томъ, какія послѣдствія выйдутъ отсюда для общества. Не такой мудрой теоріи надлежало бы ожидать отъ человѣка, который на все смотритъ съ политической точки зрѣнія и восклицаетъ: «кто можетъ преподать заповѣдь, болѣе сообразную съ государственными пользами!» Даже тотъ, кто преклоняется предъ республикою Платона, исполненною безчисленныхъ мерзостей и безконечныхъ противорѣчій, заключающею въ себѣ постановленія самыя враждебныя для общественнаго блага, никогда неосуществимыя и несуществовавшія ни въ какомъ вѣкѣ, даже тотъ, кто тщательно хранитъ все это въ своей памяти, считая чѣмъ-то важнымъ, устыдился бы разсуждать по-твоему о государственныхъ пользахъ.

Ужъ не думалъ ли ты, по свойственной тебѣ проницательности, что Спаситель нашъ имѣлъ преимущественною цѣлію преподать политическое искусство? Но въ такомъ случаѣ, по какому снисхожденію не обвиняешь ты Его за то, что Онъ ничего не постановилъ на-счетъ войска, лагерей, вождей, ни того, какъ должно вступать въ сраженія съ непріятелями, какъ заключать съ ними мирные договоры, ни того, по какимъ цѣнамъ должно продавать хлѣбъ и прочее? Почему не негодуешь ты, что ничего не опредѣлилъ Онъ касательно числа и обязанностей купцовъ, судей, законовѣдцевъ? Безумный слѣпецъ! Ты погрузился въ такой глубокій сонъ (хотя всѣ ночи проводилъ безъ сна, придумывая нелѣпыя выходки противъ божественнаго ученія), что не могъ дойти до сознанія простой истины, что Спаситель нашъ и Богъ не имѣлъ преимущественною цѣлію опредѣлять политическія отношенія и ихъ порядокъ: ибо Онъ зналъ, что сами люди чрезъ свою опытность дойдутъ до сего, — что каждодневная нужда и необходимость наставитъ ихъ, а прошедшія ошибки предохранятъ отъ другихъ подобныхъ въ будущемъ. Преимущественнымъ попеченіемъ Спасителя было спасеніе душъ, и установленіе любомудрой и высокой жизни, которою пріобрѣтается свобода отъ страстей, обращеніе къ верховному благу, и соединеніе съ нимъ; а не то, чтобы обезпеченіе политическаго бытія или выгодъ вещественныхъ. И Его духовныя заповѣди могутъ быть непріятны и невыносимы только для тѣхъ, которые любятъ плоть, а потому, конечно, и для тебя... — Впрочемъ хотя бы Христосъ только и заповѣдывалъ — продавать имѣніе и давать нищимъ; хотя бы Онъ сопровождалъ эту заповѣдь безчисленными угрозами, хотя бы присоединилъ къ своимъ словамъ громы, и молніи, и землетрясенія; и тогда не принялись бы всѣ люди за продажу своей собственности въ пользу бѣдныхъ, такъ-чтобы не осталось ни одного сребролюбца, ни одного человѣка, пристрастнаго къ богатству: ибо найдутся, найдутся во всѣ времена и тѣ и другіе. Добродѣтель никогда не бываетъ удѣломъ всѣхъ и каждаго. Хорошо было бы, если бы къ этому разряду принадлежала бóльшая часть людей: но и сего нельзя сказать ни объ одной добродѣтели. Однако же Промыслитель рода человѣческаго не долженъ отмѣнять законы и лишать насъ спасительнаго ученія – потому только, что не всѣ повинуются ему. Въ самыхъ непокорныхъ душахъ заповѣдь производитъ нѣкоторое отвращеніе отъ зла и уваженіе къ добру. Посему-то и надобно увѣщавать всѣхъ къ добродѣтели.

Отъ дальновидности богоотступника укрылось и еще одно немаловажное обстоятельство. Именно: ужели всѣ могутъ продавать свои имущества? Ужели всѣ богаты? Ужели нѣтъ ни одного убогаго, которому не чего продать? Мы видимъ, что бóльшая часть людей принадлежитъ къ числу бѣдныхъ; а богатыхъ всегда бываетъ гораздо меньше. Какимъ же образомъ у тебя всѣ люди сдѣлались богачами? И всѣ они тотчасъ послушались заповѣди и стали продавать свое достояніе!... Такія мечты, безъ-сомнѣнія, ты почерпнулъ изъ республики Платона, которая еще доселѣ нигдѣ не была осуществлена, да и никогда не осуществится.

«Какой домъ можетъ быть дорогимъ!» Но скажи мнѣ, что дороже равенства для людей, получившихъ равночестную природу? Для тѣхъ, которымъ случилось жить въ одномъ и томъ-же городѣ, что можетъ быть вожделѣннѣе общности стяжаній, одинаковости состоянія? Но ты дорожишь только корыстолюбіемъ, притѣсненіями, коварствомъ, злоухищреніями корчемниковъ и мѣнялъ. Ты вовсе не знаешь, что по-истиннѣ драгоцѣнно, и что не драгоцѣнно въ очахъ Божіихъ. Знай же, что только люди мелкіе, а не тѣ, кои сохранили въ себѣ чистую любовь къ философіи, гоняются за деньгами и, хотя бы стяжаніе ихъ сопряжено было со всѣми возможными низостями, считаютъ его честнымъ и блаженнымъ. Въ очахъ же Божіихъ дорогѝ только люди добродѣтельные, которымъ даруеть Онъ и славу и всѣ блага, если сіи блага не надмѣваютъ ихъ. Посему-то и Господу нашему Іисусу Христу, истинному Богу нашему, истощившему себя для спасенія рода человѣческаго и пріискреннѣ пріобщившемуся нашей плоти и крови, надлежало смотрѣть не на то, что пріятно и вожделѣнно людямъ, занятымъ земными помыслами, и не щадить расплодившагося зла, но поставлять законъ, которымъ отсѣкаются съ корнемъ всѣ страсти, и насаждается совершенство добродѣтели и истиннаго созерцанія. А такова-то и есть разсматриваемая нами заповѣдь.

Но не скажутъ ли, что она, хотя хороша на словахъ и стоѝтъ выше всякихъ возраженій, но не такъ хороша на дѣлѣ, потому-что неисполнима? — Исполнима: потому-что она вышла изъ неложныхъ устъ Господа. Исполнима: потому-что въ-слѣдствіе ея то три тысячи, то пять тысячъ и потомъ безчисленное множество людей, стекаясь въ одинъ союзъ, отказывались отъ своей собственности, знали только общее имущсство, и между ними не было ни одного бѣдняка (о удивительное равенство состоянія, котораго истинно нельзя было вообразить прежде, чѣмъ оно осушествилось на дѣлѣ!) и ни одного богача. Елицы бо господіе селомъ, сказано, или домовомъ бяху, продающе приношаху цѣны продаемыхъ и полагаху при ногахъ Апостолъ: даяшеся же коемуждо, егоже аще кто требоваше (Дѣян. 4, 34-35). Слышишь, Юліанъ, господà продавали? — «Однако же не всѣ». Пусть такъ; но это было только въ самомъ началѣ. А съ того времени и донынѣ эта заповѣдь сохраняетъ свой неувядаемый цвѣтъ красоты, которымъ изукрашаясь, души человѣческія, отъ гнилости и смрада разрушительныхъ страстей привлекаются къ спасительному и животворному благоуханію добродѣтели; и понынѣ она исполняется во всѣхъ концахъ вселенной, устрояя счастіе и частныхъ лицъ, и цѣлыхъ, необъятныхъ народовъ, которые чрезъ нее познали достоинство подвижнической, небесной жизни: — ясное доказательство, что она и на дѣлѣ достойна полнаго удивленія, какъ всякое живое и дѣйственное слово Господне. Склоняя къ себѣ достойныя души человѣческія и внѣдряя въ нихъ доброе сѣмя свое, она даетъ познавать себя отъ плода, такъ-что потомъ всѣ прославляютъ могущество и мудрость Вертоградаря. Мало того: она составляетъ основаніе и корень всѣхъ добродѣтелей и подвиговъ. Ибо тѣ, кои на землѣ, проводятъ жизнь небесную, начинаютъ съ этого правила: продаждь имѣніе и даждь нищимъ; безъ того не можетъ состояться никакое нравственное совершенство. Не ею ли одушевляясь, люди возвышаются надъ привязанностію къ земнымъ благамъ, подъемлютъ аскетическіе подвиги и устремляютъ весь умъ свой къ тому, чтобы, какъ говоритъ Апостолъ, разрѣшитися и со Христомъ быти, — къ тому, чрезъ что достигается познаніе Отца въ духѣ, познаніе совершеннѣйшее, открывающееся безъ зерцала, — зрѣлище самое вожделѣнное, — благо самое верховное, — цѣль самая послѣдняя!...

И такъ сія спасительная заповѣдь Господа не только могущественно удерживаетъ за собою благовидность и послѣдовательность въ словахъ, низлагая и посрамляя все противо-борствующее, но и своимъ исполненіемъ и процвѣтаніемъ по всей подсолнечной наводитъ краску стыда на враговъ своихъ гораздо больше, чѣмъ успѣваютъ они пристыдить насъ своими софизмами.

Вотъ все, что уберегъ я отъ забвенія изъ доводовъ моихъ противъ Юліана-Отступника, который злоумышлялъ и открыто вооружался на нашу Религію. Но какъ ты углубляешься въ божественное ученіе изъ одной любознательности и разсуждаешь о немъ богоприлично, то, я увѣренъ, для рѣшенія твоего вопроса довольно будетъ тебѣ и не многаго изъ этого обличенія.

Примѣчанія:
[1] Фотій писалъ противъ Юліана обширное обличеніе, которое доселѣ не было издано въ свѣть, если не утратилось вовсе.

Печатается по изданiю: Фотія, Святѣйшаго Патріарха Константинопольскаго, Письма. // Журналъ «Христiанское чтенiе, издаваемое при Санктпетербургской Духовной Академiи». – 1846 г. – Часть II. – с. 9-26.