СВЯТИТЕЛЬ ИГНАТИЙ (БРЯНЧАНИНОВ)

Письма к монашествующим

Письмо № 74

О взаимоотношении с иеромонахом Игнатием, его скорбях, откровенная характеристика многих знакомых, трудностях управления Сергиевой пустынью

24-е марта 1848 г.
     Истинный друг мой бесценный Игнатий! Бог даровал мне, грешнику, истинное утешение: душу твою, исполненную ко мне искренним расположением Христианским. По причине этого расположения душа твоя делается как бы чистым зеркалом, в котором верно отпечатываются мои чувствования и мой образ мыслей, развитые во мне монашескою жизнию. Избравший тебя Господь, да воспитает тебя Святым Словом Своим и да совершит тебя Духом Своим Святым. Мне даже было жалко, что ты при многих твоих занятиях, который при болезненности делаются вдвое обременительнее, написал мне письмо на трех листах: мне лишь бы знать о благополучии монастыря, твоем и братства; также - о главных происшествиях в обители. Ко всему прочему, т.е. к скорбям от управления, к скорбям от начальства, пришли тебе и скорби от болезней, изменяющих способности не только телесные, но и душевные: такова давнишняя моя чаша.
     Подобает душе и телу истончиться как паутине, пройти сквозь огнь скорбей и воду очистительную покаяния, и войти в покой духовный - в духовный разум или мир Христов, что одно и тоже.
     [...]
     Много наши добрыя знакомые, говоря о нас доброе, сделали нам зла: потому что люди неблагонамеренные думают, что это - внушение и интриги наши. Напоминать об этом со всею любовию надо всем любящим нас. Впрочем когда Богу угодно попустить кому искушения, то они придут, возникнут оттуда откуда их вовсе ожидать невозможно. [...]
     Относительно моего возвращения в Петербург руководствуюсь единственно прямым указанием здоровья моего, верую, что Господь в прямом образе поведения - Помощник; а лукавый политик - помощник сам себе, - Господь к нему, как к преумному, на помощь не приходите Думаю, что раньше второй половины мая мне невозможно: потому что я очень отвык от воздуха и имею сильную испарину. Характера я не люблю наказывать, и сохрани Боже делать что-либо для наказания глупаго характера; а даруй мне Господи неправильное дело мое, лишь увижу его неправильность, с раскаянием оставлять. Также на то, что скажут, не желаю обращать внимания: пусть говорят, что хотят, а мне крайняя нужда подумать о будущей жизни и скором в нее переселении, обещаемом преждевременною моею старостию и слабостию, произведенными долговременными болезнями. Мне нет возможности тянуться за людьми и угождать людям, вечным на земле, или по крайней мере считающих себя вечными. - От графини Шереметьевой и от Графа получил уведомление, что мои письма получены ими в исправности; -- пишут с большим добродушием. Я жалею Графиню: московские льстят ей и приводят в самодовольство, от которого я старался отклонить ее; впрочем она чувствует, что слова мои хотя не сладки, но полезны - и прощалась со мной, когда я отправился из Сергиевской Лавры в дальнейший путь к Бабайкам, от души, с любовию и искренностию.
     [...] Преосвященный Викарий не довольно умен и честен, чтоб понять прямоту твоих намерений и действий; судит о них по своим действиям, всегда - кривым, по своим целям - Всегда низким, имеющим предметом своим временныя выгоды, лишь собственныя выгоды, и самаго низкаго разряду.
     Поеликуж он не может постичь прямоты твоих намерений, то сочиняет в воображении своем намерения для тебя и против этих - то своего сочинения намерений, или сообразно своим подозрениям действу ет.[...]
     Поздравляю тебя с великим праздником Благовещения. Матерь Божия да примет нас под кров свой! да дарует нам провести земную жизнь, как жизнь приуготовительную к жизни будущей. Чаша скорбей обнаруживает внутренний залог человека: Давид идет в пустыню, а Саул - к волшебнице. Бог привел тебя узнать на самом опыте, какую чашу я пил в Сергиевой пустыне в течение четырнадцати лет. Вступая в должность настоятеля этой обители, я видел ясно, иду толочь воду, что плавание, мое будет по бездне интриг; утешало меня, что это - не мое избрание. Я отдался воле Божией, которой отдаюсь и теперь.[...]
     [...] Рассматривал я себя долгое время в Сергиевой Пустыне; и ты мог рассмотреть себя особливо в настоящее время при непосредственном управлении этим монастырем; также и мое положение в нем сделалось тебе яснее. Я образовал себя совсем не для такого монастыря и не для такого рода жизни, долженствующей состоять из беспрестанных телесных попечений и занятий с приезжающими, по большей части пустых. Душа в таком месте по необходимости должна сделаться пустою. [...] Интриги, к которым столько удобств, потрясали благосостояние монастыря и мир его и впредь будут потрясать. Мертвость лиц, избираемых в митрополиты С.-Петербургские, лишала и будет постоянно лишать нас собственнаго взора и мнения нашего начальника, следовательно - всегда действующего по внушению других, но действующего с неограниченною властию, хотя бы он действовал вполне ошибочно. Зависимость от многочисленных властей второстепенных делает бесчисленныя неприятности неизбежными. Ты знаешь, что в дела нашей обители входит и Сам Митрополит, и Викария, и две Консистории и Секретарь митрополита и другие разные секретари и камердинеры и прачки и тетушки Сулимы и проч. и проч. Чего тут ждать? - Надо быть аферистом, с способностию к этому, с склонностию. [...] По вышеуказанным причинам имею решительное намерение, возратясь в Петербург, просить, чтоб дано мне было местечко, соответствующее моим крайним нуждам душевным и телесным. По сему же необходимее всего иметь человека, под покровительством котораго можно б было монашествовать не только мне, но и расположенным ко мне (а из опытов вижу, что с дураками и езуитами мне никак не поладить), то и избираю для этого Преосвященнаго Иннокентия Харьковскаго, который мне и лично и из собранных сведений более других нравится: в святость не лезет и на святость не претендует, а расположен более всех делать добро, более и толковее всех занимается религиею, любит истинное монашество, поймет мое хотя и грешное и вполне храмлющее аскетическое направление и захочет содействовать ему. Таковы, душа моя, мысли мои относительно моего положения. Но для Сергиевой пустыни, сам можешь видеть, нет у меня ни телесных, ни душевных сил - разве сделают ее самостоятельною. Вот, истинный Друг мой, сформировавшиеся, кажется от указания самых обстоятельств, мысли мои - и тебе одному поверяю их. Плод дальнейшего нашего пребывания в Сергиевой Пустыне будет не иной какой; «сделаемся окончательно калеками, и когда увидят, что мы ни к чему не способны, вытолкают куда попало, не дав куска хлеба и отняв все средства достать его». Рассмотри основательно - и увидишь, что так. Я имею милость Государя, но эта милость только сердечная: и ее интриганы употребили в орудие своей ненависти ко мне. - Христос с тобою. [...]
     Подумай, друг мой, и помолись об общей нашей участи, дабы милосердый Господь устроил ее по благости Своей.
     [...] Тебе преданнейший друг Архимандрит Игнатий.