Родина автора этой книги [2] островъ Кипръ; родители и дѣды его и цѣлый рядъ предковъ принадлежали къ числу первыхъ по богатству и знатности рода, пока варварамъ итальянцамъ не удалось поработитъ себѣ тамошнихъ грековъ; послѣ же порабощенія подпавши общей участи вмѣстѣ со всѣми другими, они стали считаться и почитаться лицами средняго состоянія, не относили ихъ къ числу бѣдныхъ, рядовыхъ (πολλούς) и не знатныхъ, но не причисляли и къ зажиточнымъ и нарочито богатымъ. Итакъ онъ родился на этомъ островѣ и первоначальнымъ воспитаніемъ его занимались родители до тѣхъ поръ, пока не пришло время учиться у грамматистовъ; когда же открылась потребность въ изученіи ихъ (грамматистовъ) науки, — а она открылась въ очень раннемъ возрастѣ, онъ родился съ душой очень воспріимчивой къ наукамъ, и было бы не справедливо не познакомить его съ ними, — онъ былъ отправленъ для дальнѣйшаго образованія въ городъ Каллиникисы, издавна славившійся людьми, знавшими гораздо больше элементарныхъ учителей (ἔξαρχῆς παιδευτὰς), хотя на самомъ дѣлѣ тамъ не оказалось ни одного такого. По расказамъ стариковъ, шелъ уже шестидесятый годъ съ тѣхъ поръ, какъ островъ подпалъ подъ власть иноязычныхъ [3], и во все это время не явилось ни одного человѣка, который произвелъ бы что нибудь выходящее изъ ряда обыкновенныхъ жалкихъ букварей: былъ ли кто изъ такихъ ученыхъ (σοϕῶν) раньше этого времени они (старики) не знали и расказать не могли. Когда такимъ образомъ не оказалось здѣсь ничего, достойнаго изученія по его способностямъ, онъ предпринялъ другую экскурсію (δευτερος πλοῦς), какъ говорится, въ римскія [4] школы, гдѣ преподавалась грамматика на природномъ языкѣ латинянъ. Здѣсь онъ провелъ также не много времени, усвоивши себѣ только тѣнь грамматики, а не самое грамматическое искуство: причина этого заключалась отчасти въ краткости времени, отчасти въ языкѣ учителей, чужомъ для него и испорченномъ, такъ что молодому человѣку стоило много и большихъ трудовъ понимать его, а безъ пониманія нельзя было усвоить себѣ и искуства; вмѣсто обыкновеннаго труда ему приходилось выносить двойной, — съ одной стороны добиваться значенія словъ, съ другой — уяснять себѣ смыслъ преподаваемаго ученія. По той же причинѣ онъ очень мало усвоилъ себѣ и изъ преподаваемой тамъ логики Аристотеля — не больше введенія въ эту науку, да и то крайне смутно; такъ какъ трудно углубляться въ смыслъ того, что преподаютъ, когда не понимаешь словъ. Но какъ скоро онъ замѣтилъ, что не такъ быстро успѣваетъ (προβαίνοντα) въ наукахъ, какъ хотѣлъ бы, — такъ накъ натура у него была нетерпѣливая, непереносливая къ трудамъ, — ему нужно было либо сразу все понять, либо ужъ во все не учиться, — мучиться надъ ученьемъ онъ нисколько не хотѣлъ; — то и возвратился подъ родительскій кровъ, имѣя отъ роду пятнадцать лѣтъ. И затѣмъ проводилъ время въ охотѣ съ собаками и въ другихъ подобныхъ занятіяхъ, науками же, хотя и не проходила наклонность къ нимъ, уже нисколько не занимался, единственно потому, что не было людей, которые могли бы преподавать ихъ на греческомъ языкѣ, чрезъ что сильно облегчилось бы для него занятіе ими. Между тѣмъ, такъ какъ, благодаря этой наклонности къ наукамъ, онъ не могъ мириться съ праздной жизнью и докучалъ своимъ родителямъ просьбами о снабженіи его необходимыми средствами на дорогу, — онъ задумалъ оставить ихъ и родину и отправиться въ Никею, представлявшуюся, по слухамъ, древними Аѳинами для желающихъ учиться, по обилію ученыхъ людей, — то повергнулъ ихъ въ не малое затрудненіе и печаль: съ одной стороны естественная любовь къ своему дѣтищу, съ другой крайняя стѣснительность въ матеріальныхъ средствахъ не позволяли имъ соглашаться на его просьбу, такъ что они скорѣе рѣшались разстаться съ жизнію, чѣмъ добровольно отпустить своего сына на чужую сторону въ такомъ возрастѣ. Положеніе было затруднительное для обѣихъ сторонъ, и продолжалось два года; наконецъ молодой человѣкъ, понявши, что побѣда постоянно будетъ оставаться на сторонѣ родителей, пока онъ будетъ вести съ ними рѣчь объ этомъ предметѣ прямо, рѣшился измѣнить свою тактику — показать видъ, что отложилъ свое намѣреніе, успокоился и намѣренъ поступать такъ, какъ прикажутъ его родители и повелители. Принявши такое рѣшеніе, онъ на нѣкоторое время притворился дѣйствительно успокоившимся, чтобы убѣдить своихъ родителей въ неизмѣнности своего рѣшенія; между тѣмъ потихоньку отъ всѣхъ домашнихъ и родственниковъ бросилъ родину, сѣлъ на корабль и, пользуясь попутнымъ вѣтромъ, на третій день очутился въ Птолемаидѣ Палестинской; откуда предпринялъ второе, гораздо болѣе опасное и трудное плаваніе въ Азійскую Анею [5] и оттуда перебрался въ Ефесъ. Здѣсь, какъ и въ окрестностяхъ, у всѣхъ на устахъ было имя Влеммида [6], — говорили, что этотъ мужъ превосходилъ ученостью не только современныхъ намъ эллиновъ, но и всѣхъ людей; вслѣдствіе чего въ немъ (авторѣ біографіи) возбудилось сильное желаніе пойти посмотрѣть этого человѣка: но ефесскіе жители остановили его порывъ, присовокупивши, — что впослѣдствіи оказалось справедливымъ, — что не только (самъ) философъ не удостоитъ его своего лицезрѣнія, какъ юношу (νέον), и притомъ чужестранца и бѣдняка, но и окружающіе его не допустятъ его и до своего монастыря [7]; это — говорили они — человѣкъ недоступный для приходящихъ къ нему, суровый, надменный и не обращающій никакого вниманія на маленькихъ людей; столь же недоступны и окружающіе его ученики его, — это народъ крайне не дружелюбный, изъ всѣхъ наукъ своего нáбольшаго (ϰαϑηγεμόνος) всего лучше усвоившій науку гордости. Такимъ образомъ въ самомъ же началѣ онъ и обманулся въ своихъ расчетахъ на этого ученѣйшаго мужа, и это показалось ему дурнымъ предзнаменованіемъ для будущаго.

Обманувшись въ своихъ расчетахъ на Влеммида, онъ отправился изъ Ефеса, — гдѣ провелъ цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ — и всѣ почти зимніе, вытерпѣвъ всевозможныя напасти до лишенія въ самомъ необходимомъ, — въ столичный городъ Виѳиніи (εἰς τὶν Βιϑυνῶν μητρόπολιν) Никею. Ha это путешествіе употребилъ онъ очень много времени, не потому, чтобы дорога была дальняя, или что приходилось одолѣвать ее пѣшкомъ, а потому что напередъ зашелъ онъ въ царскій лагерь, гдѣ обращаясь къ нѣкоторымъ изъ знатныхъ особъ, надѣялся получить отъ нихъ средства къ своему пропитанію на время ученія; въ этомъ и провелъ онъ означенное время, не получивши однакожъ ни отъ кого ничего; въ слѣдъ за арміей переправился онъ чрезъ Геллеспонтъ и послѣ долгихъ странствованій по Фракіи достигъ и до Византіи, которую императоръ усиливался обложить со всѣхъ сторонъ, и если можно, взять приступомъ [8]. Наконецъ рѣшился онъ остановиться въ Никеѣ, чтобы стать у самого того, дивнаго и многожеланнаго источника учености (λόγων), къ которому стремился онъ и изъ Кипра.

Но увы! оказалось совсѣмъ другое. Тамошніе ученые ничему другому не учили, да и не могли учить, кромѣ грамматики и піитики, да и тѣмъ учили поверхностно; что же касается риторики и философіи, равно какъ и другихъ наукъ, которыя по преимуществу слѣдуетъ изучать и знать всякому, о тѣхъ они и краемъ уха не слыхали, даже о томъ, чтó это за науки и существуютъ ли онѣ, они совсѣмъ не знали. Все это весьма опечалило и озаботило его, впрочемъ и по дѣломъ ему за то, что онъ бросилъ родину, посмѣялся надъ любовію родителей, не обратилъ вниманія на ихъ слезы, переплылъ такое длинное, опасное и бурное море, измѣрилъ (своими ногами) такое огромное пространство материка, ни во что ставилъ свою жизнь. И для чего же были принесены имъ всѣ эти жертвы? Для того, чтобы за все это получить такую блистательную награду, какъ склоненія именъ (существительныхъ и прилагательныхъ), спряженія и наклоненія глаголовъ, и расказы о томъ, какъ похищена была дочь Тиндара, какъ послѣ продолжительной осады погибъ изъ-за одной женщины городъ Пріама, какъ дѣти Эдипа, поссорившись, перебили другъ друга, и о многомъ другомъ, чтó сонмъ поэтовъ (ὁ ποιητιϰός χόρος) по вольности искуства, придумалъ и набаснословилъ, изъ всѣхъ силъ гоняясь за удовольствіемъ и весьма мало заботясь объ истинѣ. Къ тому же не давала ему покоя мысль о возвращеніи на родину, и онъ немедленно привелъ бы ее въ исполненіе, если бы видѣлъ какую-либо возможность, при тѣхъ же обстоятельствахъ, при которыхъ онъ находился, не представлялось къ тому ни малѣйшей возможности, ибо нужно было снова идти пѣшкомъ до Анеи; между тѣмъ средствъ къ пропитанію было у него такъ мало, что не только не достало бы ему на дальнѣйшую дорогу по сушѣ и морю, но и не хватило бы на полныхъ три дня при самой скудной и убогой пищѣ, безъ посторонней поддержки и помощи, каковыхъ ни откуда не предвидѣлось. Всѣ эти затрудненія и держали его въ Никеѣ, какъ въ какомъ нибудь казематѣ.

Не много спустя послѣ этого [9] Богъ возвратилъ римлянамъ (грекамъ) и великій градъ византійцевъ (τό μέγα βυζαντίων ἅστυ), отнявши его у латинянъ. Итакъ какъ тогда чувствовалась многими сильная потребность въ наукахъ, и Акрополитъ [10], превосходившій другихъ своею ученостью, весьма былъ озабоченъ этимъ, скорбѣлъ душей и изъявлялъ готовность помочь этому дѣлу по мѣрѣ своихъ силъ; то царь освободилъ его отъ государственныхъ дѣлъ и далъ свое согласіе на его желаніе помочь (дѣлу образованія). И вотъ онъ (Акрополитъ) сѣлъ (ϰαϑὶζει διδάσϰαλον) какъ учитель, готовый къ услугамъ всякаго, кто только хотѣлъ послушать, и принялся изъяснять лабиринты Аристотеля, — такъ называю я его (Аристотеля) извороты и хитросплетенія (στροϕὰς ϰαὶ πλοϰὰς), которыми какъ сѣтью переплетаетъ онъ свои сочиненія и тѣмъ затрудняетъ ихъ пониманіе — равно какъ Евклида и Никомаха — именно теоремы, которыя они излагали: первый по части геометріи, а вторый по части ариѳметики. Не мало стеклось къ нему людей, увлеченныхъ любовію къ наукѣ. Между другими явился къ нему и онъ (авторъ), юнѣйшій всѣхъ по лѣтамъ, но не уступавшій никому изъ старшихъ себя въ ревности къ усвоенію преподаваемаго (μαϑήματος). Но, когда учитель, достаточно разъяснивши силлогистику и аналитику, прежде чѣмъ подняться на вторую ступень аристотелевой философіи, рѣшился ввести своихъ слушателей въ область реторики; то съ авторомъ, такъ хорошо успѣвавшимъ въ тѣхъ наукахъ, здѣсь случилось совсѣмъ другое: въ письменныхъ упражненіяхъ, въ которыхъ пишущіе должны были показать свою способность къ трудамъ этого рода, всѣ оказались лучше его и онъ никого не могъ превзойти. Причина заключалась въ томъ, что чрезвычайно любя перипатетическую философію, отдавшись ей всей душой и обожая (ἐκϑειάζιον) Аристотеля больше всѣхъ другихъ философовъ, онъ слабѣе занимался реторикой и не заботился о томъ, чтобы красно выражаться и писать (ϰεϰομησευμένα ἐξαγγελλειν ϰαὶ ρητορεύειν), чтó считается необходимымъ для хорошаго писателя (λογογράϕος). Впрочемъ всѣмъ этимъ онъ пренебрегалъ до тѣхъ только поръ, пока его товарищи молчали и не позволяли себѣ смотрѣть на него свысока и смѣяться надъ нимъ, какъ неспособнымъ къ занятіямъ этого рода: а когда они заговорили и явно стали надъ нимъ издѣваться, и пошли объ этомъ безконечные толки; онъ не могъ стерпѣть такого о себѣ мнѣнія, или лучше, такого къ себѣ пренебреженія [11], такъ какъ былъ чрезъ мѣру честолюбивъ и ревнивъ къ своей чести (ζηλότυπος), и рѣшился посвятить себя этому занятію, но въ учители себѣ выбралъ онъ не тѣхъ, которыхъ — они (сотоварищи) — этихъ исказителей всего, чтó есть хорошаго въ реторикѣ, и преимущественно того, что особенно достойно чтенія, чтó-въ ней аттическаго, благороднаго и истинно эллинскаго; нѣтъ онъ выбралъ въ свои учители знаменитѣйшихъ изъ древнихъ реторовъ, самыхъ такъ сказать изобрѣтателей и отцевъ этого (реторическаго) искуства. Вскорѣ за тѣмъ онъ сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, такъ что не только перестали надъ нимъ смѣяться и пренебрегать имъ въ средѣ товарищей, а напротивъ онъ сталъ составлять такія сочиненія, что многимъ показалось достаточнымъ подражать ему вмѣсто всякаго другаго образца. А дѣйствителъно ли удалось ему въ своихъ усиліяхъ подражать истиннымъ образцамъ (τατς ἀληϑειαις), произвесть въ области письменности что нибудь достойное вниманія (λόγου), пусть желающіе рѣшить этотъ вопросъ судятъ по настоящей книгѣ, разумѣю этотъ, находящійся подъ руками сборникъ (πυϰτίδα).

А что количество его произведеній весьма ограничено, въ объясненіе этого разныя лица приводятъ различныя причины, всякій объясняя это по своему; лица же коротко знакомые съ авторомъ знаютъ, что это произошло отъ того, что у него было весьма мало свободнаго временн: началъ онъ свои занятія (науками) на 26-мъ году [12], а кончилъ на 33-мъ, продолжать же свои труды дальше мѣшали ему съ одной стороны опасенія за жизнь, возбужденныя въ немъ, какъ и во многихъ другихъ, нововведеніями въ догматахъ, и смуты церковныя [13], съ другой — попеченіе о душахъ, къ которому, по прекращеніи вышереченныхъ опасеній, онъ былъ привлеченъ и обязанъ, между тѣмъ какъ онъ предполагалъ вести жизнь беззаботную, какая свойственна философу или свободному человѣку. Вступивши на высочайшій изъ патріаршихъ престоловъ [14], или вѣрнѣе сказать вовлеченный на этотъ престолъ, — все это сдѣлано было съ нимъ противъ его воли, — и притомъ въ смутное время, благодаря сумазбродству (μανιας) раскольниковъ [15], и несчастное, какъ никогда, время, въ которое многіе подверглись великимъ бѣдствіямъ, благодаря свободѣ отъ всякаго стѣсненія, дарованной всѣмъ: каждый въ это время искалъ собственнаго своего удовольствія, чести и выгоды, а не ближняго, и не того, чтó было угодно Богу; церковь же была полна всякихъ смутъ и безпорядковъ, — всѣмъ хотѣлось въ ней начальствовать и предписывать законы, а быть подначальнымъ и подчиняться божественнымъ законамъ никто не хотѣлъ, такъ что къ тогдашнему ея положенію было вполнѣ примѣнимо и оказывалось совершенно справедливымъ извѣстное изреченіе Платона, что «не для всѣхъ полезна свобода, а нѣкоторымъ полезно рабство и жизнь подъ страхомъ до самой старости и смерти» [16], — среди такой то путаницы въ дѣлахъ — (συγχύσει πραγμάτων), поставленный въ самый центръ ея, изъ спокойной и счастливой жизни попавши въ сферу власти, какъ бы на какую нибудь напасть, связанный неотразимой необходимостью и имѣя душу постоянно удрученную (всѣмъ этимъ) — онъ не могъ производить благородныхъ порожденій слова: и какъ у самаго быстроногаго изъ людей отнимается вдругъ вся прыть, если ему наложатъ желѣзные путы на ноги, ради безопасности, такъ и авторъ, по неволѣ долженъ былъ прекратить литературныя занятія. Вотъ причина, почему не много у него литературныхъ произведеній. Къ этому нужно прибавить еще разнообразные тѣлесные недуги, особенно же головныя боли, которыя мучили его и доводили до крайности, исключительное употребленіе одной воды, вслѣдствіе отвращенія отъ вина со дня рожденія, и работы по перепискѣ произведеній древнихъ ученыхъ (σοϕῶν). Человѣкъ онъ былъ бѣдный, а книги любилъ, какъ зенницу ока; къ тому же былъ у него довольно хорошій почеркъ (περὶ τὸ γράϕειν μετρίως ἀγαϑάς ἔχων τὰς χείρας), и такъ какъ денегъ на пріобрѣтеніе этихъ драгоцѣнныхъ сокровищъ у него не было, то онъ пріобрѣталъ ихъ своимъ потомъ и сдѣлался такимъ переписчикомъ книгъ, какимъ едва ли былъ кто либо другой, разумѣю изъ занимающихся письменными работами.

А что не всѣ его произведенія съ одинаковою тщательностью отдѣланы, это, я думаю, само собою разумѣется. Что замѣчаемъ мы у ремесленниковъ, то же бываетъ и здѣсь: какъ послѣдующія ихъ произведенія бываютъ лучше предыдущихъ, вслѣдствіе навыка, пріобрѣтаемаго упражненіемъ; такъ и у писателей и реторовъ — труды зрѣлыхъ лѣтъ (γήρα) бываютъ совершеннѣе первоначальныхъ (ἐξ ἀρχῆς). Поэтому и изъ предлежащихъ произведеній, тщательнѣе отдѣланныя должны быть относимы къ зрѣлому возрасту, а не такія — къ молодымъ лѣтамъ и на счетъ неопытности.

Что же касается словесныхъ формъ (εἴδη τοῦ λόγου), то онъ не гонялся и за изысканными, не ударялся и въ другую крайность — не писалъ, какъ вездѣ и повсюду пишутъ, — нѣтъ, онъ былъ весьма разборчивъ и заботился о выборѣ выраженій (σχημάτων); больше всего хлопоталъ онъ о ясности, возвышенности, благородствѣ, строгости (стиля) и добрыхъ правилахъ нравственности (τῶν τοῦ ἤϑους ϰαλῶν), въ соединеніи съ нѣкоторымъ благозвучіемъ и сочетаніемъ (словъ) не совсѣмъ обыкновеннымъ (вульгарнымъ) [17], Но дальше я говорить не стану, чтобы съ одной стороны не растянуть своего слова, съ другой, чтобы не показаться пристрастнымъ къ этому человѣку, а это все равно — что къ себѣ самому; ибо я считаю его за себя самаго, да такъ и называю, вслѣдствіе самаго тѣснаго между нами единенія, дающаго мнѣ право говорить и думать такимъ образомъ съ полной увѣренностію (ἀσϕαλῶχς). И если кто скажетъ объ немъ что либо доброе, или на оборотъ то я отношу къ себѣ самому, какъ похвалу, такъ и порицаніе, такъ что мнѣ при такихъ къ нему отношеніяхъ, всего приличнѣе было бы молчать: самъ сборникъ, какъ я уже сказалъ выше, укажетъ читателямъ своего творца, такъ что остальное пусть будетъ ему и предоставлено. Какія данныя дастъ онъ для сужденія, такой приговоръ и пусть будетъ произнесенъ.

Примѣчанія:
[1] Предлагаемый читателямъ «Христіанскаго Чтенія» переводъ автобіографіи одного изъ знаменитѣйшихъ богослововъ Восточной церкви ХІІІ в., сдѣланъ съ оригинальнаго текста, изданнаго г. Маттіэ въ 1817 г. во Франкфуртѣ-на-Майнѣ по рукописямъ — Франкфуртской (принадлежащей частному лицу), вѣнской и ліонской (авторъ пользовался копіей этой послѣдной, копіей принадлежащей Геттингенскому университету) библіотекъ. Во франкфуртской рукописи, оказавшейся самою исправною, она носитъ Слѣдующее заглавіе: Γρηγορίου τοῦ ἁγιωτάτου ϰαὶ μαϰαριωτάτου οἰϰουμενιϰου πατριάρχου περι τοῦ ϰαϑ’ ἐαυτὸν ριοῦ, ὡς ἀπ’ ἀλλου προσωπου; въ вѣнской — самой неисправной: — τοῦ σοϕωτάτου ϰαὶ λογιωτάτου πατριάρχου ϰωνταντινουπόλεως Γρηγορίου του Κυπρίου διηγήσεως μεριϰής λόγος, τὰ ϰαϑ’ ἐαυτὸν περιέχων. Ho еще въ прошедшемъ столѣтіи она была издана по рукописи Ліонской библіотеки Дерубеисомъ въ Венеціи съ латинскимъ переводомъ и примѣчаніями, подъ заглавіемъ: Georgii seu Gregorii Сургіі, Patriarchae Constantinopolitani, vita, quae ex Codice Lugduno-Batavensi nunc primum graece in lucem prodit, cum latina interpretatione et notis. Accedunt dissertationes duae historicae, et dogmaticae, cum binis epistolis ejusdem Cyprii ad amicum, et Moschamperis Exchartophylacis ad ipsum, nunc primum edidit: queis Byzantina Georgii Pachimeri historia illustratur, Auctore Fr. Iv. Fran. Bernardo M. de Rubeis, Ordinis praedicatorum. Venètiis, MDCCLIII Typio Io. Bapfcistae (sic) Pasquali. Superiorum Permissu, ac Privillegio. 239. S. 4. Новое изданіе Маттіэ было вызвано неисправностью текста, изданнаго Дерубеисомъ по одному только ліонскому списку (самому полному изъ всѣхъ). Нашъ переводъ предпринятъ сколько по вниманію къ личности знаменитаго патріарха, стольно же и къ историческому интересу, представляемому содержаніемъ его автобіографіи. Вслѣдъ за нею мы надѣемся сообщить читателямъ «Христіанскаго Чтенія» переводъ одного изъ писемъ патріарха къ императору Андронику Палеологу старшему, изданнаго тѣмъ же ученымъ и, подобно автобіографіи, снабженнаго вольнымъ нѣмецкимъ переводомъ (Прим. — перев.).
[2] Автобіографія составляетъ нѣчто въ родѣ предисловія къ сборнику сочиненій автора.
[3] Такъ какъ островъ Кипръ покоренъ былъ въ 1191 г. англійскимъ королемъ Ричардомъ Львиное сердце, то на этомъ основаніи Маттіэ относитъ прибытіе Григорія въ Каллиникисы къ 1250 или 1251 г.
[4] Византійскіе писатели обыкновенно называли грековъ римлянами (ромеями) и употребляли эпитетъ «римскій», какъ синонимъ «греческаго», но здѣсь авторъ, очевидно, употребляетъ его, какъ синонимъ «латинскаго».
[5] По словамъ Стефана Византійскаго это было мѣстечко въ Каріи, находившееся прямо противъ острова Самоса (Прим. — Маттіэ).
[6] Знаменитый аскетъ и философъ, учитель императора Ѳеодора Ласкариса младшаго и византійскаго историка Георгія Акрополита, извѣстенъ оригинальностью характера и многими сочиненіями богословскаго и философскаго содержанія, доселѣ остающимися большей частію не изданными.
[7] Монастырь Влеммида назывался Имаѳіями (Ἠμάϑιοι) и находился близъ Ефеса.
[8] Упоминаемая здѣсь попытка императора Михаила Палеолога отнять Константинополь у латинянъ относится въ веснѣ 1260 г. См. лѣтопись великаго Логоѳета Георгія Акрополита, по русск. пер. стр. 203-205.
[9] 25 іюля 1261 г.
[10] Извѣстный историкъ и государственный человѣкъ, оставившій намъ «Лѣтопись» главнѣйшихъ событій своего времени (перевед. на русск. языкъ и изданн. при Спб. Дух. Академіи въ 1863 г.) и принимавшій дѣятильное участіе во всѣхъ важнѣйшихъ дѣлахъ при императорахъ Ѳеодорѣ Ласкарисѣ младшемъ (1255-1259) и Михаилѣ Палеологѣ (1259-1281) и между прочимъ въ Ліонской уніи, которую онъ принялъ на Ліонскомъ соборѣ 1274 г. отъ имени императора Михаила въ качествѣ полномочнаго его представителя на этомъ соборѣ. Кромѣ лѣтописи отъ него осталось еще нѣсколько сочиненій богословскаго содержанія и между прочили — λόγοι δυο περι τῆς εϰπορεύσεως του αγίου Πνεύματος, изъ которыхъ 1-е пространное издано о. Андроникомъ Димитракопуломъ вмѣстѣ съ другими не изданными доселѣ богословскими сочиненіями разныхъ писателей въ первомъ томѣ своего сборника подъ заглавіемъ: Bibliotheca ecclesiastica continens Graecorum theologorum opera, Lipsiae 1866, по рукописи Московской сѵнодальной библіотеки. Второе слово о томъ же предметѣ, равно какъ и другія сочиненія Акрополита какъ богословскаго, такъ и Философскаго содержанія остаются доселѣ въ рукописяхъ. См. объ нихъ Fabricii, Biblioth. Graeca t. VII p. 770 ed. Harles и Oudini Commentarius de scriptor. ecclesiasticis t. III p. 465-467.
Григорій Кипрскій почтилъ впослѣдствіи своего бывшаго учителя похвальнымъ надгробнымъ словомъ, къ сожалѣію доселѣ не изданнымъ.
[11] Игра словъ въ подлинникѣ – οδ υϰ ηνείχετο του ϕρονήματος (мнѣніе высокое о себѣ и низкое о другихъ), ϰαὶ μᾶλλον ἐίπεἷν τοῦ ϰαταϕρονήματος (положительное пренебреженіе къ другимъ, презорство).
[12] Если принять, что Георгій Акрополитъ открылъ свою школу въ слѣдующемъ по взятіи Константинополя 1262 г., то Григорій долженъ былъ родиться около 1233 г. (Прим. — Маттіэ).
[13] Разумѣются церковныя смуты, послѣдовавшія за провозглашеніемъ Ліонской уніи на востокѣ.
[14] Это было въ 1283 г.
[15] Разумѣются Арсениты и другіе недовольные возведеніемъ автора на патріаршій престолъ и употреблявшіе всѣ усилія къ тому, чтобы низложить его и замѣнить своимъ кандидатомъ. Усилія эти, какъ извѣстно, увѣнчались успѣхомъ. Григорій дѣйствительно вынужденъ былъ отречься отъ престола въ 1290 г. и въ томъ же году скончался въ одномъ изъ константинопольскихъ монастырей.
[16] Ни мнѣ, ни моимъ друзьямъ не удалось отыскать этого мѣста въ твореніяхъ Платона (Прим. — Маттіэ).
[17] Эти свойства въ литературныхъ произведеніяхъ Григорія находитъ и Григора: «при богатыхъ дарованіяхъ и примѣрномъ трудолюбіи, онъ (Григорій), можно сказать, вывелъ на свѣтъ и оживилъ благородную музыкальность, отличающую греческія сочиненія, и аттически звучащую рѣчь, съ незапамятныхъ временъ скрывавшуюся въ глубинѣ забвенія» (Римск. исторія, по русск. пер. стр. 155).

Печатается по изданiю: Автобіографія Григорія Кипрскаго патріарха Константинопольскаго. // Журналъ «Христiанское чтенiе, издаваемое при Санктпетербургской Духовной Академiи». – 1870 г. – Часть II. – С. 164-177.