Печаль объемлетъ мою душу и недоумѣніе останавливаетъ мой помыслъ, когда я вспоминаю объ окаянномъ Іудѣ. Съ такой высоты и въ какую пропасть онъ повергъ себя! Отъ такой славы апостольскаго чина къ какому, страстный, пришелъ безчестію! Отпалъ отъ такой сладости Учителя и обложилъ себя такою горечію сребролюбія! Оно-то и довело его до горькой смерти отъ удавленія. И сбылось на немъ пророческое слово: удаляющіеся отъ Тебе погибнутъ.

Владыка и словомъ и дѣломъ отвлекалъ его отъ паденія. Дѣломъ, — когда омылъ ему ноги и сподобилъ вечери. Словомъ, — когда говорилъ: единъ отъ вась предастъ Мя, — выражаясь вообще, а не желая обличить его предъ всѣми, обличая только его совѣсть и возбуждая ее къ покаянію. Кого не умилили бы эти слова: Сынъ человѣческій идетъ по реченному; обаче горе человѣку тому, имже предается (Лук. 23, 2-3)? Но Іуда не внялъ… Такова-то жестокая душа: ей трудно придти къ исправленію, она постоянно взираетъ на погибель, къ которой стремится. Посмотри, какой примѣръ къ исправленію видѣлъ Іуда въ блудной женѣ. Но онъ не обратилъ вниманія на ея покаяніе, а погибалъ въ то самое время, когда она спасалась. Повѣствуя объ этомъ, евагелистъ говоритъ: тогда шедъ единъ отъ обоюнадесяте, глаголемый Іуда искаріотскій, ко архіереомъ рече: что ми хощете дати и азъ вамъ предамъ Его (Матѳ. 29, 14).

Тогда шедъ... когда же? Когда блудница возненавидѣла грѣхи и пришла къ покаянію, когда совлеклась скверной одежды блуженія, когда притекла къ Учителю, являя много любви въ многоцѣнности принесеннаго дара, когда слезами омочила пречистыя ноги Его и власами своими отерла ихъ, когда получила совершенное отпущеніе многихъ грѣховъ, раздрала рукописаніе ихъ и посрамила діавола... А Іуда тогда шелъ соглашаться въ цѣнѣ, помрачивъ духовное око свое сребролюбіемъ. Онъ уже не чувствовалъ, съ какой высоты падалъ О, чудо! Какое внезапное измѣненіе той и другаго! Одна, бывши рабою врага спасенія, получила свободу, припавъ къ Избавителю; другой отошелъ отъ Учителя и сталъ рабомъ сребра. Та, блудная и посрамленная. пріобщалась къ чину мѵроносицъ, — этотъ имя ученика измѣнялъ на мерзость предательства. Та удостоивалась благохваленія во всемъ мірѣ, по слову Господа: аминь глаголю вамъ: идѣже аще проповѣдано будетъ евангеліе сіе во всемъ мірѣ, речется и еже сотвори сія въ память ея (Матѳ. 26, 13); а этотъ покрывалъ себя безславіемъ. О окаянство Іудино! Потому-то и говоритъ Павелъ: мняйся стояти да блюдется, да не падетъ (1 Кор. 10, 12)

Тогда шедъ единъ отъ обоюнадесяте... рече... этимъ показывалъ евангелистъ, что Іуда былъ не изъ числа другихъ учениковъ, т. е. семидесяти, но изъ двѣнадцати, всегда пребывавшихъ со Христомъ, слушавшихъ Его сладостное, небесное ученіе, и въ церкви, и среди народа, и наединѣ, — изъ двѣнадцати, которымъ даровалъ Господь силу творить чудеса, власть изгонять бѣсовъ и повелѣніе крестить, — изъ тѣхъ дванадцати, которымъ Онъ обѣтовалъ, что они возсядутъ на двѣнадцати престолахъ и будутъ судить обѣманадесяти колѣнамъ Израилевымъ. Единъ отъ обоюнадесяте… сказалъ евангелистъ, чтобы показать, на какой высотѣ стоялъ Іуда и въ какую пучину злобы низвергъ себя. Прибавилъ къ имени его и отечество, сказавъ: Іуда Искаріотскій, потому что былъ и другой Іуда, называемый Іаковлевымъ.

Они же поставиша ему тридесять сребренникъ. И зачѣмъ ты, Іуда, для чего предаешь Учителя? Зачѣмъ цѣнишь безцѣннаго? Зачѣмъ спѣшишь отнять отъ Сіона камень краеугольный? И что тебя подвигло на предательство? Или Онъ оставилъ тебя, нарицая другихъ апостолами? Или, бесѣдуя съ ними, отгонялъ тебя? Или имъ вручилъ ковчежецъ, утаивъ отъ тебя? Или, вкушая съ ними, презрѣлъ тебя? Или, омывъ ноги имъ, тобою возгнушался? О слѣпота! Ты говоришь: что ми хощете дати? Да что больше хочешь ты получить въ замѣнъ оставляемаго тобою? Оставляешь свѣтъ и становишься тьмою; оставляешь то, чего око не видѣ и ухо не слыша и на сердце человѣку не взыдоша, яже уготова Богъ любящимъ Его, и принимаешь вѣчное поношеніе; оставляешь новую чашу, которую Владыка обѣщалъ дать другамъ своимъ въ Царствіи Своемъ, и испиваешь горькую чашу удавленія: оставляешь право быть судіею вселенной вмѣстѣ съ Петромъ и прочими учениками, и становишься рабомъ діавола. О безуміе Іудино! Ты говоришь: что ми хощете дати? Такъ-то ты исполняешь повелѣніе Учителя... Онъ заповѣдывалъ не стяжать сребра и злата, не облачаться въ двѣ ризы, не имѣть при поясахъ мѣди и влагалища; а ты безстыдно говоришь: что ми хощете дати... О, крайнее нечувствіе! Ты не вспомнилъ блаженнаго пребыванія съ Учителемъ, Его частыхъ и уединенныхъ собесѣдованій: ибо много разъ Господь принималъ ихъ (двѣнадцать учениковъ) наединѣ, уча ихъ въ безмолвномъ мѣстѣ приготовить сердца свои къ принятію словесъ Его. Не вспомнилъ ты чудесъ Его, предсказаній будущаго, таинства той самой вечери, когда Онъ изрекъ: желаніемъ возжелѣхъ сію пасху ясти съ вами. Ты не устыдился наконецъ Вдадыки, встающаго съ вечери, снимающаго ризы, препоясывающагося лентіемъ, по обычаю рабовъ, вливающаго воду въ умывальницу и умывающаго ноги ученикамъ, и, какъ говорятъ церковные богословы, прежде другихъ умывающаго ноги предателя...

Что же ты, о Іуда?... Если прочіе ученики омывали ноги, будучи чистыми, — какъ сказалъ Господь: вы чисти есте, но не вси, исправляя тебя, — то они, добрые дѣлатели правды, готовились къ проповѣди и сѣянію евангелія; имъ надлежало въ скоромъ времени идти въ міръ весь для благовѣстія, пріявъ крещеніе и совершеніе отъ Утѣшителя. А ты, къ чему ты готовясь, простираешь безстыдно ноги для омовенія? Къ тому ли, чтобы скоро идти на преданіе Господа и увидѣть сребренники въ рукахъ своихъ? О, неразуміе предателя! Когда другіе ученики, будучи таинниками и князьями вселенной, — поставиши бо ихъ, сказалъ Давидъ князи по всей земли, — когда они принимали таинства, которыми имѣли обновить вселенную: тогда ты, будучи предателемъ, зачѣмъ дерзостно простираешь руку твою къ хлѣбу? 3атѣмъ ли, чтобы вскорѣ предать себя лукавому, чтобы исполнилось надъ тобою псаломское предреченіе: ядый хлѣбы моя, возвеличилъ есть на мя пяту? Этого не слушалъ и не помыслилъ неразумный ученикъ, но остался неисправимымъ. Душа, однажды потерявшая стыдъ, не уцѣломудривается жестокими словами и не умиляется кроткими, но бываетъ подобна тому городу, о которомъ пророкъ, рыдая, сказалъ: лице жены блудницы бысть тебѣ, не хотѣла еси постыдитися ко всѣмъ (Іер. 3, 3)

Такъ пострадалъ окаянный Іуда! Подобно ему страждутъ и тѣ, которые приносятъ опрѣсноки въ жертву, прельщающіе и прельщаемые, и говорящіе безъ стыда, будто Господь въ вечеръ таинства далъ опрѣснокъ, произнося: сіе есть тѣло Мое. Они не слышатъ Павла, учителя языковъ, вопіющаго и говорящяго: азъ пріяхъ отъ Господа, еже и предахъ вамъ, яко Господь Іисусъ въ нощь, въ нюже преданъ бываше, пріемъ хлѣбъ, и благодаривъ преломи и рѣче: пріимите, ядите: сіе есть тѣло Мое, еже за вы ломимое: сіе творите въ Мое воспоминаніе. Елижды бо аще ясте хлѣбъ сей и чашу сію піете смерть Господню возвѣщаете, дондеже пріидетъ (1 Кор. 11, 23-24. 26). Апостолъ сказалъ: азъ пріяхъ отъ Господа; они же, не стыдясь, предлагаютъ безквасное. Имъ прилично сказать: вы ли, своезаконники, истиннѣе, или Павелъ, учитель вселенной? Павелъ — эта душа, досягавшая до небесъ, Павелъ, этотъ человѣкъ, восхищенный до третьяго неба, толикій и таковый. Павелъ, кого, хотя онъ былъ прежде гонителемъ, послалъ Богъ во языки проповѣдывать таинство евангелія, сказавши: яко сосудъ избранъ ми еси. Онъ (Павелъ) не сказалъ: — опрѣснокъ, хотя бы могъ сказать, если бы хотѣлъ, но сказалъ — хлѣбъ. А хлѣбомъ никогда не называется безквасное, какъ несовершенное. И какъ назвать хлѣбомъ брашно съ водою безъ кваса, когда оно носитъ на себѣ образъ мертвенности? Хлѣбомъ же и называется и есть только квасное, какъ имѣющее въ квасѣ образъ жизни, по причинѣ восходительнаго (свойства), принимаемаго за образъ души разумной и словесной. И потому всякій приносящій въ жертву опрѣсноки, недугуетъ ересію аполлинаріевою и евагріевою, дерзнувшею назвать плоть Господню бездушною и неразумною.

Но евангелистъ, говорятъ, сказалъ: въ первый день опрѣсночный приступиша ко Іисусу ученицы, глаголюще: гдѣ хощеши, да уготоваемъ Ти ясти пасху? Если же это былъ первый день опрѣсноковъ, то ясно, что сообразно съ закономъ Господь и Самъ вкушалъ опрѣсноки, и преподалъ ученикамъ. Нѣтъ, нѣтъ! Евангелистъ ничего не сказалъ о снѣди опрѣсночной, но сказалъ: ядущимъ имъ, пріемъ Іисусъ хлѣбъ и благословивъ преломи, и даяше ученикамъ и рече: пріимите, ядите: сіе есть тѣло Мое. Какъ же могъ Господь назвать вещію бездушною тѣло Свое, когда Онъ пріялъ плоть разумную и одушевленную? Какъ Онъ могъ дать опрѣсноки, когда они еще не начинались, а квасный хлѣбъ еще не былъ оставленъ? Въ четырнадцатый день мѣсяца овча закалалось къ вечеру, когда и Владыка нашъ пожренъ былъ на крестѣ, установляя законную жертву. Въ тотъ, день въ шестый часъ труба возвѣщала отложеніе и оставленіе кваснаго хлѣба. И въ ту ночь до утра ѣли пасху, какъ повелѣвалъ законъ, обувшись, стоя и подпершись жезлами. Тогда не было ничего варенаго въ домѣ, но все печеное огнемъ безъ сокрушенія кости, съ сожженіемъ остатковъ. На разсвѣтѣ пятнадцатаго дня въ субботу, начинали ѣсть опрѣсноки съ горькими травами и ѣли въ продолженіи осьми дней. Это былъ праздникъ опрѣсноковъ, называемый пасхою. Первымъ же днемъ опрѣсночнымъ евангелистъ назвалъ не самый день опрѣсночный, пятнадцатый мѣсяца, но третій предъ тѣмъ тринадцатый того мѣсяца, какъ прежде бывшій.

Такъ, Матѳей (26, 17) и Маркъ (14, 12) говорятъ: въ первый день опрѣсночный, егда пасху жряху, глаголаша Ему ученицы Его: гдѣ хощеши, шедше уготоваемъ, да яси пасху? А премудрый Лука (говоритъ): пріиде день опрѣсноковъ, въ оньже подобаше жрети пасху: и посла Петра и Іоанна, рекъ: шедше уготовайте намъ пасху, да ямы (22, 7-8). Сказалъ: пріиде день опрѣсноковъ, т. е. уже при дверяхъ былъ, наступалъ, какъ и мы говоримъ при исходѣ зимы, что весна пришла — не потому, будто мы вошли въ нее, но потому, что она близка; подобно тому, какъ о друзьяхъ и знакомыхъ, слыша, что они идутъ къ намъ, мы съ радостію говоримъ къ находящимся съ нами: «онъ пришелъ сюда», между тѣмъ какъ его раздѣляетъ отъ насъ еше далекое разстояніе. Такъ же и о жатвѣ, предвидя ея приближеніе, когда еще зеленѣютъ колосья, земледѣльцы говорятъ: «жатва пришла», — говорятъ, чтобы, при вѣсти о приходѣ ея, изострились серпы, приготовились жнецы, гумно очистилось, житницы были прибраны. Такъ же и здѣсь сказано: пріиде, потому что былъ близокъ.

Шедша же, пишетъ евангелистъ, обрѣтоста, якоже рече има, и уготоваста пасху (Лук. 22, 13) и потомъ, ни о чемъ другомъ не упомянувъ, продолжаетъ: и егда бысть часъ, возлеже, и обанадесяте апостолы съ Нимъ. И рече къ нимъ: желаніемъ возжелѣхъ сію пасху ясти съ вами, прежде даже не пріиму мукъ. Вечерю эту Господь назвалъ пасхою; сказалъ: желаніемъ возжелѣхъ, чтобы показать, какъ близко было время таинства Его преданія и крестной смерти. И пріемъ хлѣбъ, хвалу воздавъ, преломи, и даде имъ глаголя: сіе есть тѣло Мое, еже за вы даемо: сіе творите въ Мое воспоминаніе. Такожде и чашу по вечери, глаголя: сія чаша — новый завѣтъ Моею кровію, яже за вы изливается (Лук. 22, 19-20). Итакъ, видишь ли, какъ ученики совершали законное приготовленіе къ пасхѣ и чаяли (видѣть) обычный законный день, а Владыка творилъ тайную вечерю, назвавъ ее вожделѣнною пасхою, на которой предалъ таинство другамъ своимъ? Потому-то они и не стояли, какъ повелѣваетъ законъ, подпершись жезлами и вкушая печеное, но возлежали и употребляли вареное. Тамъ была соль, въ которой Владыка, омочивъ хлѣбъ, далъ лукавому ученику. Пріимъ хлѣбъ, хвалу воздавъ, преломи и даде имъ, научая ихъ священнодѣйствію и возбуждая ихъ разумы къ благодаренію за то, что такимъ великимъ дарамъ они сподоблялись. Сіе есть тѣло Мое, еже за вы даемо,… за васъ и послѣдующихъ Мнѣ и пріобщающихся скорбямъ Моимъ и гоненію, за всю вселенную, которую вы хотите крестить, ходя овцами посреди волковъ, превращая ихъ звѣрство въ овчую кротость. Сіе творите въ Мое воспоминаніе, потому что Я искренно пріобщился плоти и крови и уже иду исполнить все смотрѣніе таинства и уже не буду жить съ вами, какъ прежде. Но печаль да не объемлетъ сердца ваши, что Я остаяляю васъ, единожды избранныхъ Мною: вкушая хлѣбъ сей — плоть Мою — и чашу сію — кровь Мою — вы во Мнѣ пребудете и Я въ васъ.

Но окаянный Іуда остался сему чуждымъ. Онъ принялъ отъ руки Господней хлѣбъ сребролюбивою рукою, и по хлѣбѣ вошелъ въ него сатана, какъ сказалъ возлюбленный Іоаннъ. До тѣхъ поръ сатана искушалъ его, подстрекая на предательство; а теперь, такъ какъ Іуда былъ совсемъ оставленъ по непреоборимому своему стремленію, совершенно овладѣлъ его душею: ибо такое безчувствіе одержало его, что и въ солило безстыдно простеръ руку свою. Потому и Господь въ слѣдствіе такой дерзости, омочивъ хлѣбъ въ солило, далъ Іудѣ, являя тѣмъ ученику, тайно спросившему, что сей-то и есть предатель, а самому предателю сказалъ: еже твориши, твори скоро (Іоан. 13, 27), скрывая отъ учениковъ его намѣреніе. Ибо, если-бы предательство было узнано, теплый вѣрою Петръ, отрѣзавшій ухо архіерейскому рабу предъ множествомъ воиновъ, чего не захотѣлъ бы сдѣлать съ Іудою, когда теперь Петру ни что не препятствовало! Онъ непремѣнно убилъ бы Іуду.

Сегоже никтоже разумѣ отъ возлежащихъ, продолжаетъ евангелистъ, къ чесому рече ему. Нѣцыи же мняху, понеже ковчежецъ имяше Іуда, яко глаголетъ ему Іисусъ: купи, еже требуемъ на праздникъ, или нищимъ да нѣчто дастъ (Іоан. 13, 28-29). Слишите ли вы, презирающіе нищихъ и собирающіе серебро, какъ Владыка, по безмѣрному милосердію, обнищавшій даже до подобія раба, не имѣвшій, гдѣ главы приклонить, даетъ милостыню? А ты, имѣя дома четырехъ-кровные и трехъ-кровные, не пускаешь нищаго даже на дворъ? Онъ, не имѣя доходовъ, предлагаетъ дневную, убогую пищу не себѣ только, но и такому лику учениковъ, даже и нищимъ еще: а ты, владѣющій селами, стяжаніями и доходами, не вспомнишь объ убогихъ? Какой ты думаешь имѣть отвѣтъ, презирая ученіе Владыки, которое внушалъ Онъ и дѣломъ, и словомъ, когда Самъ подавалъ милостыню и когда заповѣдывалъ: будьте милосерди, якоже и Отецъ вашъ небесный милосердъ есть, и еще чрезъ пророка сказалъ: расточи и даждь убогимъ; правда его пребываетъ въ вѣкъ вѣка: а ты, дѣлая противное Ему, собираешь сокровища, и чѣмъ больше собираешь, тѣмъ болѣе стараешься пріумножить собранное? Таковъ лютый мучитель сребролюбія: чѣмъ болѣе поѣдаетъ, тѣмъ болѣе становится ненасытнымъ, доколѣ не приведетъ въ послѣднее осмѣяніе окаяннаго рачителя сребра, когда сбудется на немъ пророческое слово: се человѣкъ, иже не положи Бога помощника себѣ, но упова на множество богатства своего и возможе суетою своею. Земля даетъ сребро, по Владычнему повелѣнію, на потребу тѣмъ, которые въ пользу его принимаютъ. А ты, наоборотъ, скрываешь сребро въ нѣдрахъ земли, воспаляя имъ геенну, угрожающую немилостивымъ и становясь по страсти ненасытимости безчувственнѣе земли, негодуя подобно окаянному Іудѣ. Что, предалъ ли бы онъ Господа и Господь былъ ли бы преданъ, еслибы Іуда не хотѣлъ опутать душу свою мрежами сребролюбія? Размышляя о великости предательства, уподобляю ему немилосердіе къ братіи Христовой. Ибо Господь сказалъ: не ктому васъ нареку рабы, но братію; и еще: понеже сотвористе единому отъ сихъ меньшихъ братій Моихъ, Мнѣ сотвористе. Видишь ли, кто суть братія Его, о которыхъ Онъ всегда промышляетъ? Ибо и Самъ понесъ немощи наши. Онъ былъ пастырь добрый, емуже были овцы своя, и Онъ пекся о нихъ, подъемля слабыхъ, заботясь о покинутыхъ и осуществляя на самомъ дѣлѣ то, что сказалъ: Азъ душу Мою полагаю за овцы (Іоан. 10, 15). Этого мало. Не насытилась любовь Его къ овцамъ даже тѣмъ, что Онъ положилъ за нихъ душу Свою; но смотри: и ины овцы имамъ, сказалъ Онъ, яже не суть отъ двора сего, и тыя Ми подобаетъ привести, и будетъ едино стадо и единъ пастырь (Іоан. 10, 16). Ибо не во дворѣ закона и не въ оградѣ писаній пророческихъ находились язычники, но заблуждались въ горахъ и пустыняхъ, дѣлаясь каждый день пищею мысленнаго звѣря. И ихъ освободилъ Пастырь, предавъ Себя, и сотворилъ единое стадо, предложивъ тѣло Свое въ снѣдь и чашу Своея крови. Потомъ, поручая ихъ Петру, сказалъ: аще любиши мя,… паси овцы моя (Іоан. 21, 16), и не однажды, а трижды спросилъ: любиши ли Мя, не для того, чтобы узнать объ этомъ: ибо есть единый, создавшій сердца и разумѣющій всѣ дѣла ихъ, но чтобы мы видѣли, какое Онъ имѣетъ попеченіе объ овцахъ. А такъ какъ Онъ искупилъ насъ не сребромъ или златомъ, но Своею кровію, то да блюдется же всякій чтобы, называясь овцею Христова стада, не уклониться къ волкамъ и противникамъ благочестія — еретикамъ, являясь по имени — Христовымъ, а на дѣлѣ — сыномъ діавола. Такъ поступилъ и Іуда: жилъ съ апостолами, и сходился съ фарисеями; хлѣбъ принималъ отъ рукъ пречистыхъ, а сребренники взялъ отъ рукъ беззаконныхъ, вечерялъ съ Учителемъ, а сердцемъ возсѣдалъ среди безумныхъ старѣйшинъ.

Прошу любовь вашу, да никто изъ васъ не будетъ, по сребролюбію, христопродателемъ. Если бы этою страстію не объята была душа окаяннаго Іуды, онъ не дерзнулъ бы на предательство, какъ я сказалъ прежде. Ибо какъ ты причастишься тѣлу и крови Владычней неосужденно, нося на себѣ недугъ предателевъ? Нѣтъ, молю васъ.... Но, оставивъ этотъ горькій недугъ, который св. Павелъ назвалъ идолослуженіемъ и корнемъ всѣхъ золъ, приступимъ къ тайной вечери во оставленіе грѣховъ и съ надеждою будущихъ благъ, которыя получить да удостоимся всѣ мы благодатію и человѣколюбіемъ Господа нашего Іисуса Христа, съ Нимъ же безначальному Его Отцу и пресвятому и животворящему Его Духу слава, и держава, и поклоненіе нынѣ и въ безконечные вѣки. Аминь.

Печатается по изданію: Историческая христоматія, для изученія исторіи русской церковной проповѣди, съ общей характеристикой періодовъ ея, съ біографическими свѣденіями о замѣчательнѣйшихъ проповѣдникахъ русскихъ (съ XI-XVIII в. включительно) и съ указаніемъ отличительныхъ чертъ проповѣдничества каждаго изъ нихъ. / Сост. Свящ. М. А. Поторжинскій, преподаватель Кіевской духовной Семинаріи. – Кіевъ: Типографія Г. Т. Корчакъ-Новицкаго, 1879. – С. 129-137.